Вверх и чуть наискосок

***

Улетая вверх и чуть наискосок
в эти мягкие ночные лапы,
вспомнишь про потерянный носок,
ты мой бедный, неуклюжий лапоть.

Столько лет — поблёк и твой паркет
от потёртых тапочек музейных.
Там, внизу, уже дороги нет —
только книга отзывов елейных

В прорези меж рёбер, как дозволено —
как с твоим значком — как тяжело
вам, шериф, признаться: пьём вино
и, не засыпая, бьём стекло.

У звезды, скатившейся в сапог,
странная своей тоскою вера,
что иголке чужероден стог,
деньги, блат, хозяйство и карьера.

Не иголка — и не так худа —
Ах! Плевать мне на чужие пальцы!
Двадцатью? Тремя? Годами «да»
втискивалась в расписные пяльцы.

Посмотри: я в рамочке уже.
Что смеёшься? Это так серьёзно.
Вот стою над грудой этажей
многоцветною рекламой «Поздно».

Свят наш долг — по разному уснуть,
мышка в норке, винт в своей резьбе.
Этот долгий — без обувки — путь,
как ни странно, от тебя к тебе.

И когда настанет время возвращаться,
я вернусь — с тобою попрощаться.
Или, может, даже навсегда.

1992

***

Белое, белое.
Белым ложится снег.
Сонные люди
внутри троллейбусов.
Киоски, как спичечные коробки,
с жёлтым огнём внутри.
Белое, белое.

Белое, белое.
Чёрный спешит человек.
В слякоти
замерзают следы, как ребусы.
У них
свой перевёрнутый мир,
незажженные фонари.
Белое, белое.

Белое, белое.
Уйти значит пропасть.
Слова даются
на день, чтобы верней.
Чёрная, красная масть.
А за ней —
белое, белое.

1988

***

И на лице разглажены морщины
осенним вечером — так, как плотнеют шторы
в часы, когда без видимой причины
являются вечерные уборы.

Не страсть, а просто: тянемся друг к другу.
Ни слова о любви — и слава Богу.
Давай посмотрим, будто с перепугу,
как тополя ветрам дают дорогу

Шлагбаумами сучьев мокрых
и ведьмы прибегают к помелу.
А листья отражаются на окнах,
дождями не прибитые к стеклу.

1990

***

Праздничным днём не может быть вечер.
Кто плачет? Я или ты?
Что-то сжимает шею, плечи.
Ах, это в вазе цветы.

Жаль, что не ходят ни стол, ни стул.
От тряпок огруз шкаф.
У нас с домовыс свой караул
и общий крик: Кайф!

Я не был в пепельнице и в холодильнике,
но часто жил в копилке.
Кидался монетками по будильнику:
сдавайте бутылки!

Как не калеке, лучше сума —
голос вещий.
Я отвечаю: я не схожу с ума,
это мои вещи.

1990

***

Он мил не только с ней.
С ней — вовсе ничего.
Укоренив к весне
столетнюю науку
о знании его
и прочих — Песнью Песней
она
так помнит эти руки.

Нет средства от старья.
Он снится — недолёт.
У всех своя семья
и зелие от скуки.
Так глупо, что придёт
она, крича: Стоять!
Назад!
Я помню эти руки.

Пора без темноты.
Как призрак, разговор —
и кто к кому остыл,
и суеверны стуки,
и он идёт на спор,
а я смеюсь: ах, ты,
ты знаешь.
Я помню твои руки.

1990