Памяти Бойченко (Коробовой) Александры Дмитриевны. 1927 – 2010.
Бабушка умерла 40 дней назад… 7 декабря 2010 года.
Она много мне рассказывала о себе, о своем детстве, о доме, который у них был в Малоархангельске, на 2-й Подгородней, о трех своих братьях и старшей сестре. Она — единственный общий ребенок у своих родителей, потому что и у матери и у отца это был второй брак, но отец одинаково любил и своих сыновей, и Анну, хотя она ему была не родная дочь, так же как и мать не делала отличий между дочерьми и сыновьями. Мама, сама неграмотная, очень старалась, чтобы дети учились, Анна стала учительницей, а бабушка, Александра Дмитриевна Бойченко (Коробова), — Шура, Шурка, как ее все звали, и как она сама представлялась — ходила в школу… пока не началась война. В ее 14 лет. Старший и средний братья, Николай и Алексей, ушли на фронт. Младший брат, Костя, погиб в Буденновске из-за несчастного случая, он был техник и служил на военном аэродроме. Они так и не разобрались в деталях этого происшествия, им написали довольно сухое письмо-сообщение… мать еще просила, чтобы выслали хотя бы его личные вещи, на память, но ответа не поступило, наверное, некому было этим заниматься.
Костик, как называла его бабушка, очень хорошо разбирался в технике, сам собрал велосипед, чинил соседям радиоприемники, хотя они и редко у кого были, сделал себе радио в сарае.
Мало что сохранилось у бабушки — письма, фотографии, что-то еще, когда пришли немцы, мама закопала неподалеку, а потом стало не до раскопок. Немцы жили у них, в бабушкиной семье остановился средних лет «дядька», как она его называла, он был портным и к нему часто обращались за пошивом другие немцы. Приходил их командир, довольно молодой парень, они много разговаривали. Бабушка понимала язык, она учила немецкий в школе. Часто, хотя школа и не работала, они с подругами встречались где-нибудь подальше от домов и разговаривали по-немецки, пытались учиться. Мама спрашивала ее, о чем разговаривают оккупанты, но бабушка всегда отвечала, что не понимает. Хотя понимала — командир часто жаловался на обстановку, на то, что здесь все не так, как дома, грязно и по-другому. Она еще удивлялась — чего это у них грязно? Пол земляной в комнате, да, но его ж подметают. Чисто. Да и не везде же он земляной. И вещи они стирают всегда, и за скотом убирают.
Немцы довольно нормально относились к местным. Их даже называли «наши немцы». Этот портной, увидев однажды, как мама пытается перешить бабушке платье из своего, отодвинул ее и выкроил сам. Очень хорошее платье получилось, как бабушка вспоминала, только немного на военный манер. Когда детей заставляли копать окопы, он всегда говорил, что здесь детей нет, говорил Шурке — «моряк, на дно!», со смешным акцентом, она пряталась под кровать, и он отвечал проверяющим — нет детей здесь.
Потом «их немцы» ушли, пришли другие, в черной форме. Выгнали всех из домов, сказали, что дома будут сожжены и всех, кого увидят на улицах, расстреляют. Мать попрятала куриц в подвал, а отец остался. Многие остались, особенно пожилые. Спрятались где-то, чтобы тушить, когда немцы уйдут. Отец сказал — ничего, я уже старенький, если и расстреляют, ничего…
А вообще бабушкин отец, мой прадедушка, Дмитрий Коробов, был бухгалтером. Сдержанный, но всегда вежливый, аккуратный. Его все уважали вокруг, он никогда не повышал голос, не поднимал руку на родных. Разве что сыновьям порой доставалось за какие-то проделки. Бабушка рассказывала, как он ходил на работу, в костюме, в белой рубашке, и с нарукавниками. С ним всегда все здоровались, многие были с ним знакомы. А дома отец говорил мало, уставал на работе.
Он остался вместе с остальными, чтобы тушить дома. Немцы отогнали всех жителей за несколько километров, довольно далеко, как бабушка рассказывала. И подожгли городок. У них были с собой для этого специальные орудия. Но они не стали долго ждать, ушли, и многие дома удалось потушить. Но бабушкин дом, видный, большой, сгорел. И куры в подвале задохнулись от дыма. Большая часть вещей, тем не менее, осталась, подвал пламя не тронуло. Вся семья после этого жила у соседки, но через год (война еще шла, просто оккупация кончилась) отец умер просто, как сказала бабушка, «от старости», а мама — от аппендицита. Медсестра не могла определить, чем она заболела, болит живот — ну вот укол сделаем… И когда аппендицит лопнул, маме стало гораздо легче, болеть перестало. А вечером она умерла. Бабушке было шестнадцать лет. Братья все еще где-то воевали. Их жены жили не слишком далеко, но и не поблизости. Жена Николая, Маруся, растила дочь Светланку, про жену Алексея бабушка меньше рассказывала, кажется, ее звали Ольга. Сестра, к тому времени уже учительница в Москве, вместе с мужем была эвакуирована на Сахалин. Оттуда она вызвала бабушку письмом к себе, когда война заканчивалась. Бабушка поехала, через всю страну, одна, хотя раньше она сама никогда не ездила даже в Москву (и вообще редко куда-то ездила). Сколько вещей осталось у соседки, она не знала. Мама оставляла ей много приданого, но потом оно все поместилось в трех чемоданах. Или четырех… У нее много украли в поезде, вещи, и аттестат. Бабушка хотела учиться, но как же поступать без школьного аттестата? О том, что его можно восстановить, написав в свою бывшую школу, Шура и не думала.
Сестра помогла ей устроиться на работу, в какое-то бюро вроде собеса. У нее была какая-то письменная работа, не очень сложная, бабушка потом говорила — вот, всем выдавала справки о работе, о чем надо, а себе никогда не написала справку о том, что работала на этом месте. Потом бы очень пригодилась такая справка..
Она жила с сестрой, пока не кончилась война, по побережью люди ловили крабов, японки приносили шелковые кимоно в обмен на рис, сестра растила маленькую дочь, Аллочку, денщик ее мужа часто пил, бабушка боялась его и вообще ей было неудобно, хотя Анна никогда ее ничем ее не попрекала, бабушка чувствовала себя лишней.
А потом к ней пришел мой дедушка. Их познакомили письмом. Из Кенигсберга, где для него закончились боевые действия, его, молодого офицера, отправили на Сахалин. Там он начал уже задумываться о женитьбе — 25 лет, уже пора создавать семью, а какая-то его хорошая знакомая сказала — Павел, я знаю, кто тебе нужен. Очень хорошая девушка, порядочная, умная, я вас познакомлю. И написала письмо для бабушки. С этим письмом однажды мой будущий дедушка и пришел к бабушке на работу.
Она вспоминала:
— Девчонки говорят — «Шурка, к тебе пришли». А я им отвечаю — «Да кто же ко мне придет, не должен никто». Они мне опять — «Иди вниз, точно к тебе пришли, ты же Коробова Александра!».
Я и пошла. А там — стоит… Такой красивый… Поговорили, он мне про письмо рассказал, про знакомую свою. Договорились, что после работы зайдет за мной. А я стою и думаю — «Только бы не ушел! Только бы не ушел!»
После свадьбы Павел увез Александру на северный Сахалин, в маленькое военное поселение. Как сейчас принято говорить, в экологически чистую местность, почти нетронутую цивилизацией. Там у них родился сын, Олег. Схватки у бабушки начались дома, так что дедушка мой еще и принимал роды, а потом побежал за врачом. Олега они очень любили — когда бабушка рассказывала про то, какой он был смышленый и интересный, она прямо светилась от радости. И как она ему землянику с куста собирала, а с другой стороны поляны оказался медведь, который тоже пришел земляники поесть, она сына — в руки, и тихо-тихо — домой, и про то, как она ему шубку шила из своей, и как он однажды, когда она вышла во двор зачем-то, залез на окно и стоял там, смотрел, что она делает, бабушка потом радовалась, что он не упал, маленький же еще…
С Сахалина их перевели в Белоруссию. Конечно, поездить им пришлось, все-таки — семья советского офицера. Но в Белоруссии они жили несколько лет, мама родилась в 1954 году, через шесть лет после Олега, в Станьково. Моя мама была девочкой со внешностью куклы — большие глаза, пухлые губки, большие золотые локоны. Когда бабушка ее сфотографировала в Минске на память, в два годика, то эту фотографию повесили на вывеску фотосалона среди прочих самых лучших фотографий, и бабушка этим очень гордилась. Порой, когда бабушка гуляла с мамой, ее пытались отчитывать какие-то знакомые и не очень люди — «Зачем вы покрасили ребенку волосы? Зачем вы сделали ей химическую завивку? Не бывает таких настоящих волос!». Она сначала убеждала, что это «свои», а потом стала злиться и отвечать — «И покрасила! И завила! И дальше буду так же делать, чтобы красиво было!». А Олега однажды захотел нарисовать какой-то художник, тоже в Белоруссии, он очень просил, но бабушка застеснялась и решила, что это будет очень дорого, отказала.
Потом и в самом Минске они жили, пока дедушка не комиссовался. А оставаться на том же месте, где служил, было нельзя.
Дедушка смотрел на карту России и думал, куда же им поехать жить… Выбрал Ростов-на-Дону, к тому времени один из его братьев, Пантелей, жил в Ростове, а другой, Иван, в Аксае, совсем рядом.
Они ехали в поезде через Москву. Ночью бабушка проснулась, как от какого-то толчка. Наверное, это и называется «сердце екнуло» — поезд стоял, она пошла и спросила у проводника, где они. Он ответил — Малоархангельск… Это был единственный раз, когда после войны она проезжала свой родной город. А ведь потом так часто вспоминала 2-ю Подгороднюю, подруг, семью… Она всегда считала, что ее братья пропали без вести. Я искала их по данным, которые мне она дала, но Коробовых в Малоархангельске на 2-й Подгородней жило так много, бабушка сама говорила — половина класса… А братья призывались уже не оттуда.
Здесь, в Ростове, дедушка стал работать на заводе «Гранит», начальником по гражданской обороне. Бабушка сначала работала в котельной, потом — в отделе пропусков при управлении завода. Мама и дядя ходили в школу, мама — еще и в музыкальную, по классу виолончели. После окончания школы Олег пошел в РАУ, ростовское артиллерийское училище. Дедушка тоже в артиллерии служил, Олег захотел последовать его примеру. Бабушка плакала, просила — не надо, сыночек, мне хватит одного военного в семье… Но он пошел, и закончил с красным дипломом. Это стоило бабушке многих седых волос — не обучение, а то, что дядя мой прошел Афган, Чечню, Югославию… Конечно, он уже женился к тому времени, но это не мешало бабушке с дедушкой за него волноваться и смотреть все выпуски новостей — может, где покажут? Сын не очень баловал звонками и новостями…
Впрочем, мой рассказ не об этом. Мама вышла замуж, родились мы с братом. До школы мы жили с бабушкой и дедушкой. Сколько я помню, они всегда были рядом. Мама работала, папа работал… Дедушка ушел с работы, когда мы родились. Бабушка уже была на пенсии.
Я помню их молодыми. Я помню их красивыми-красивыми, и всегда вместе. Да, они ссорились и мирились, как другие люди, но никогда не было ни огромных скандалов, ни «выноса сора из избы», никогда не было измен или лжи друг другу. Мама говорила, кто-то на заводе пытался разносить какие-то сплетни, мол, дедушка уехал в командировку близ Сочи, проводить пионерам в лагерях «Зарницы», конечно, у него будет там какой-то «интересный» отдых, а она только смеялась и отвечала — «вы не знаете моего отца, если так говорите». Честные и порядочные, бабушка и дедушка даже и подумать о подобном не могли, не то, чтобы допустить. Им и не надо было, они всегда были вместе. Может, мне сейчас кто-то скажет, что такое нереально, или что мир тогда был другим, но я знаю, как было, и никто не сможет меня переубедить.
Они всегда были вместе. Может, они и не говорили друг другу «я тебя люблю» и вообще никогда на людях особо ничего не показывали, но они прожили друг с другом всю свою жизнь, и всегда заботились и волновались друг о друге.
Бабушка, мне так тяжело, что тебя уже нет здесь. Я только очень надеюсь, что там тебе тоже будет хорошо. Я тебя очень люблю, бабушка. Я тебя очень люблю, дедушка. Мне очень жаль, что я так мало это вам говорила. Мне очень стыдно за то, что я могла бы проводить с вами больше времени, но не делала этого. Я очень горжусь вами. Я очень рада, что вы мной тоже гордились — моими успехами, достижениями.
Я вас очень люблю.
Я вас помню.
