Бывших учителей не бывает. Лисову Анатолию Андреевичу из села Гнилая Плота восемьдесят четыре года, много лет он на заслуженном отдыхе, а всё равно — Учитель. У него тихий спокойный голос и добрые глаза. О своей жизни рассказывает с мягкой усмешкой, отчего создаётся впечатление, что жизнь так и текла — мягко, размеренно и покойно.
Детство
О детстве у меня плохие воспоминания, всё из-за болезни. Мне было года четыре. Мама растопила печь, поставила в неё ведерную кастрюлю с водой, а меня, чтоб не баловался и не мешал, посадила рядом на загнетке. Я смотрел на огонь, вода в кастрюле скоро закипела. Мама взяла кочергу, поволокла кастрюлю, не справилась с тяжестью и опрокинула кипяток мне на ноги. Одна нога была полностью обварена. Я очень долго болел. Была зима, в город меня отвезти по какой-то причине не могли. Меня выхаживал фельдшер Герасим Михайлович. Он осмотрел ноги, сразу сказал: «Плохи дела», вскрыл пузыри, развёл йод с водой, смазывал обожжённую ногу, всю ночь фельдшер просидел со мной.
Герасим Михайлович делал мне перевязки. Обрабатывал рану цинковой мазью, завязывал, прилепливал какие-то тряпки. На второй-третий день приходил, резко всё срывал, боль невыносимая, я задыхался от крика. Недели две он так меня мучил, я даже имени фельдшера не мог переносить. Только скажут «Герасим Михайлович», я сразу в плач. Потом мама сама обрабатывала мне раны, потихоньку они начали заживать. Ходить, да и то, не самостоятельно, а за ручку я начал только к семи годам. В школу меня отводила двоюродная сестра, я ещё плохо передвигался. А потом и ходил, и плясал. Всё зажило.
Юношеские годы
Я часто вспоминаю детство, когда мне было лет 12-13. Мы жили в посёлке Беловский недалеко от Архарово. Нас эвакуировали по ошибке и вместо того, чтобы направить подальше от фронта, переселили к самой линии фронта. В августе 43-го можно было возвращаться домой. Мама везла на тачке маленьких детей Яшу и Володю, Тоня гнала корову. Шли мы километров семьдесят. Есть было нечего, бывало, идём по деревне, мама возьмёт на руки маленького Яшу и просит милостыню. Смотришь, что-то принесёт.
Мы уже подошли к Архарово, когда мать окликнул знакомый мужичок.
— Женька, а ты знаешь, что твоего мужа убило, похоронка пришла.
Мать бросила тачку и упала в обморок. Маленькие Яша и Володя вылезли из тачки, прижались к матери, разревелись.
Мать опомнилась, вскочила, снова впряглась в тачку и потянула её на наш посёлок. Приехали, весь огород в окопах, в сенях блиндаж, в погребе блиндаж, окон, дверей нет. Как жить? С дороги мы сильно уморились, и мать попросила меня принести соломы, чтобы постелить на пол и отдохнуть. Соломы я принёс, мы легли, и я услышал странный крик: это плакала по отцу мать. Причём делала это на старинный манер, в полный голос, с причитаниями, которые всю душу выворачивали. На все тридцать домов посёлка был слышен её крик.
Во время войны люди были дружные. Каждый вечер к матери приходили женщины и уговаривали:
— Женя, на кого ты детей бросаешь, тебе о них думать надо, не плачь, не изводись.
С фронта прислал письмо старший сын, Евгений. Письмо, уговоры женщин помогли матери, она начала понемногу отходить.
Дедушка по отцовой линии мне сказал:
— Толик, ты хозяин, надеяться не на кого.
Нужно было всеми силами сохранить корову, а корма нет, ничего нет. Косить к своим годам я умел хорошо, но в августе травы мало. Я вставал рано и сумел-таки накосить сено, вязанками переносили его домой, получилась целая скирда. На топливо мы накосили бурьян. Им были покрыты все поля. Надо было уберечься от мин. Дедушка говорил:
— Ты сначала косой пройди, если противотанковая, то она сверху будет видна, если нет, то надо косить.
Мы с Тоней навозили целый скирд бурьяна.
Дед жил вдвоём с бабушкой, человек он был мастеровой, но рука у него была как-то вывернута. Всё же дед помог мне выкопать погреб, построить крышу, вставил окна, сделал рамы, навесил двери — нашли в блиндаже, для коровы выстроили маленький хлев.
Было голодно, братья мои Яша и Володя опухали, но меня мама подкармливала: я был работник. Ходил на станцию за посевным зерном, падал в обморок от перенапряжения, но свои 15 килограмм приносил.
Барда
Не хватало самого главного продукта: хлеба. Мама не могла испечь его — не было закваски. Кто-то из деревенских женщин услышал, что на Куракинском спиртзаводе есть барда — остатки от перегона спирта из браги. Говорили, что на барде можно ставить хлеб. Мама взяла два ведра и вместе с другими женщинами отправилась в Куракино. Барда оказалась старая, лежала чуть ли два года, запах от неё шёл невыносимый, даже черви в ней завелись. Мама принесла барды, положила в неё крахмал от мёрзлой картошки,отруби, траву и замесила хлеб. Тесто взошло, мама поставила хлеб в печь. Мы едва могли дождаться, когда мама вытащит хлебушек, но есть его оказалось невозможно. Он так вонял, что кусок ко рту поднести нельзя было. Кое-как мы его поели. Но мама ещё несколько раз ходила за бардой. Те, кто клал в тесто побольше муки, были вполне довольны, ну а мы потихоньку привыкли жевать травяной хлеб на барде.
И с этим куском хлеба за пазухой, я ходил по пятьдесят километров за зерном, мне записывали 14 трудодней. А минимум годовой — триста пятьдесят. В новину на трудодень мы получали по 200 граммов ржи.
Продолжение следует.
Маша Никитушкина