Home » Культура, Люди

Детство и юность. Рассказывает директор школы.

11 октября 2012 Нет комментариев

Лисов Анатолий Андреевич.

Бывших учителей не бывает. Лисову Анатолию Андреевичу из села Гнилая Плота восемьдесят четыре года, много лет он на заслуженном отдыхе, а всё равно — Учитель. У него тихий спокойный голос и добрые глаза. О своей жизни рассказывает с мягкой усмешкой, отчего создаётся впечатление, что жизнь так и текла — мягко, размеренно и покойно.

Детство

О детстве у меня плохие воспоминания, всё из-за болезни. Мне было года четыре. Мама растопила печь, поставила в неё ведерную кастрюлю с водой, а меня, чтоб не баловался и не мешал, посадила рядом на загнетке. Я смотрел на огонь, вода в кастрюле скоро закипела. Мама взяла кочергу, поволокла кастрюлю, не справилась с тяжестью и опрокинула кипяток мне на ноги. Одна нога была полностью обварена. Я очень долго болел. Была зима, в город меня отвезти по какой-то причине не могли. Меня выхаживал фельдшер Герасим Михайлович. Он осмотрел ноги, сразу сказал: «Плохи дела», вскрыл пузыри, развёл йод с водой, смазывал обожжённую ногу, всю ночь фельдшер просидел со мной.

Герасим Михайлович делал мне перевязки. Обрабатывал рану цинковой мазью, завязывал, прилепливал какие-то тряпки. На второй-третий день приходил,  резко всё срывал, боль невыносимая, я задыхался от крика. Недели две он так меня мучил, я даже имени фельдшера не мог переносить. Только скажут «Герасим Михайлович», я сразу в плач. Потом мама сама обрабатывала мне раны, потихоньку они начали заживать. Ходить, да и то, не самостоятельно, а за ручку я начал только к семи годам. В школу меня отводила двоюродная сестра, я ещё плохо передвигался. А потом и ходил, и плясал. Всё зажило.

Юношеские годы

Я часто вспоминаю детство, когда мне было лет 12-13. Мы жили в посёлке Беловский недалеко от Архарово. Нас эвакуировали по ошибке и вместо того, чтобы направить подальше от фронта, переселили к самой линии фронта. В августе 43-го можно было возвращаться домой. Мама везла на тачке маленьких детей Яшу и Володю, Тоня гнала корову. Шли мы километров семьдесят. Есть было нечего, бывало, идём по деревне, мама возьмёт на руки маленького Яшу и просит милостыню. Смотришь, что-то принесёт.

Мы уже подошли к Архарово, когда мать окликнул знакомый мужичок.

— Женька, а ты знаешь, что твоего мужа убило, похоронка пришла.

Мать бросила тачку и упала в обморок. Маленькие Яша и Володя вылезли из тачки, прижались к матери, разревелись.

Мать опомнилась, вскочила, снова впряглась в тачку и потянула её на наш посёлок. Приехали, весь огород в окопах, в сенях блиндаж, в погребе блиндаж, окон, дверей нет. Как жить? С дороги мы сильно уморились, и мать попросила меня принести соломы, чтобы постелить на пол и отдохнуть. Соломы я принёс, мы легли, и я услышал странный крик: это плакала по отцу мать. Причём делала это на старинный манер, в полный голос, с причитаниями, которые всю душу выворачивали. На все тридцать домов посёлка был слышен её крик.

Во время войны люди были дружные. Каждый вечер к матери приходили женщины и уговаривали:

— Женя, на кого ты детей бросаешь, тебе о них думать надо, не плачь, не изводись.

С фронта прислал письмо старший сын, Евгений. Письмо, уговоры женщин помогли матери, она начала понемногу отходить.

Дедушка по отцовой линии мне сказал:

— Толик, ты хозяин, надеяться не на кого.

Нужно было всеми силами сохранить корову, а корма нет, ничего нет. Косить к своим годам я умел хорошо, но в августе травы мало. Я вставал рано и сумел-таки накосить сено, вязанками переносили его домой, получилась целая скирда. На топливо мы накосили бурьян. Им были покрыты все поля. Надо было уберечься от мин. Дедушка говорил:

— Ты сначала косой пройди, если противотанковая, то она сверху будет видна, если нет, то надо косить.

Мы с Тоней навозили целый скирд бурьяна.

Дед жил вдвоём с бабушкой, человек он был мастеровой, но рука у него была как-то вывернута. Всё же дед помог мне выкопать погреб, построить крышу, вставил окна, сделал рамы, навесил двери — нашли в блиндаже, для коровы выстроили маленький хлев.

Было голодно, братья мои Яша и Володя опухали, но меня мама подкармливала: я был работник. Ходил на станцию за посевным зерном, падал в обморок от перенапряжения, но свои 15 килограмм приносил.

Барда

Не хватало самого главного продукта: хлеба. Мама не могла испечь его — не было закваски. Кто-то из деревенских женщин услышал, что на Куракинском спиртзаводе есть барда — остатки от перегона спирта из браги. Говорили, что на барде можно ставить хлеб. Мама взяла два ведра и вместе с другими женщинами отправилась в Куракино. Барда оказалась старая, лежала чуть ли два года, запах от неё шёл невыносимый, даже черви в ней завелись. Мама принесла барды, положила в неё крахмал от мёрзлой картошки,отруби, траву и замесила хлеб. Тесто взошло, мама поставила хлеб в печь. Мы едва могли дождаться, когда мама вытащит хлебушек, но есть его оказалось невозможно. Он так вонял, что кусок ко рту поднести нельзя было. Кое-как мы его поели. Но мама ещё несколько раз ходила за бардой. Те, кто клал в тесто побольше муки, были вполне довольны, ну а мы потихоньку привыкли жевать травяной хлеб на барде.

И с этим куском хлеба за пазухой, я ходил по пятьдесят километров за зерном, мне записывали 14 трудодней. А минимум годовой — триста пятьдесят. В новину на трудодень мы получали по 200 граммов ржи.

Продолжение следует.

Маша Никитушкина

Добавить комментарий

Пожалуйста, не надо спама, сайт модерируется.

На сайте включена Граватары. Вы можете использовать сервис Gravatar.