Ледоход

Первая послевоенная зима была трудной, и редко кто из детей не переболел тогда скарлатиной — этой верной спутницей голода и разрухи. Не прошла эта хворь мимо Кольки, он бредил всю ночь. Утром отец завернул его в серое солдатское одеяло и понес в больницу, находящуюся за рекой. В палате с единственным окном лечилось восемь стриженых наголо мальчишек. Утром приходила медсестра и приносила восемь кусочков хлеба — дневной паек — и восемь красных таблеток. После горьких пилюль хлеб казался таким вкусным, в особенности если доставалась горбушка.

К вечеру всё становилось неинтересным, поднимавшаяся температура загоняла ребят под одеяла. Красный стрептоцид не помогал, не помогали и мокрые полотенца, которые медсестра накладывала на пышущие жаром головы мальчишек. И тогда палата наполнялась всхлипываниями и бессвязными выкриками, а керосиновая лампа высвечивала испуганные ребячьи лица и заплаканные глаза медсестры. Только к утру мальчишки успокаивались и засыпали, чтобы набраться сил для борьбы с температурой вечером.

По воскресеньям Кольку навещали родители. Они стояли на улице, а он, прижавшись приплюснутым носом к стеклу, улыбался. Жестами мать показывала, что нужно застегнуть верхнюю пуговицу рубашки, чтобы не было холодно.

В день свиданий было хорошо и весело. В ожидании отца с мамой он отсчитывал каждый денек, стараясь в воскресенье с утра захватить получше место у окна, чтобы увидеть фигурки родителей на темной тропке через реку.

Потом, через три воскресенья, река потемнела, и тропка стала неразличимой, и только в лесу на противоположном берегу по-прежнему белел снег. Но весна наступала: лед, разрисованный паутиной, затрещал, зашевелился и ожил. Льдины полезли друг на друга. Середина поплыла все быстрее, а прибрежный панцирь нехотя пополз на берег, подминая под себя ивовые кусты.

В день ледохода медсестра положила на тумбочку только восемь красных таблеток. Колька догадывался, что и отец и мама не придут сегодня и хлеба не будет — во всем была виновата река, сломавшая пути-дороги к этой заречной окраине. Он смотрел на льдины и ему стало уныло, того гляди захнычешь. Только воробьям все было нипочем, хлопотали себе в палисаднике.

— Смотрите, смотрите, дядька на льдине! — выкрикнул кто-то из ребят. Колька сразу узнал отца в длиннополой шинели. Он был с багром в руках, на который опирался, перепрыгивая с одного ледяного островка на другой, подбегал к краю льдины, подтягивал багром ближнюю и снова прыгал.

От того, что сегодняшнее свидание состоится, а может быть, еще и потому, что смельчак на льдинах — его отец, Колька расхрабрился. Он растолкал ребят, прижавшихся к окну и мешавших смотреть, гордо выкрикнув:

— Это — мой папка!

У берега отец оступился в воду, окунулся, но быстро выбрался на берег и побежал к больнице, а с шинели и из вещмешка, закрепленного на спине, мелкими струйками стекала вода.

К обеду на тумбочку медсестра положила восемь кусочков мокрого хлеба…

Когда родителей уже не стало, и Колька давно стал Николаем Ивановичем, ему однажды на несколько часов удалось заглянуть в родные места. По-провинциальному было тихо в этом деревянном городке. Новых построек почти не появилось, если не считать моста, перекинутого к заречной окраине. Как и тогда, в сорок шестом, был ледоход. Льдины громоздились одна на другую, переломившись, мягко шлепались в черную воду и уплывали, будоража в памяти Николая события того далекого времени…

Г. Рыжкин
Районная газета Звезда
17.05.1986