День рождения домового
Сегодня, 10 февраля, день рождения или иначе — день угощения домового. Нужно приготовить угощение для духа дома, чтобы он благоволил к своим хозяевам, помогал им и заботился об их благополучии. О том, насколько важно дружить с домовым узнаете из самой правдивой истории на свете.
… Утро было ярким и розовым. Старая ель, видная из окна избушки, горела и сверкала снежинками, опустившимися на ее зеленые лапы, морозный зимний день был прекрасен.
— За водой надо идти, дровишек принести, — сказала Лесовушка, — да неохота, старик Мороз совсем разошелся, нагнал холоду. Студено. Эх. Что-то давненько Фома Никанорыч не заходил, не веселил нас, историй всяких не рассказывал.
Не успела старушка договорить эти слова, как послышался стук в дверь.
— Здравствуй. Пелогея Степановна, — на пороге стоял домовой — как живете-поживаете.
— Ох, плохо, — заскулила старушка, потирая спину, — всю ночку не спала, то руками, то ногами маялась, теперь вот спину прихватило. Хотела самоварчик поставить, а водицы нет.
— Неужто и вчерашней не осталось? — насупился Фома Никанорыч.
— Да что там, слезы, чашку помыть не хватит. Лушку бы послала, да она мала, ей разве ковшик в руки дать.
И старуха застонала еще сильнее и яростно растирала спину.
Фома Никанорыч сердито сдвинул брови.
— Ну, — нехотя сказал он, — давай ведро, Пелогея Степановна. Эх, хорошая ты женщина, но с хитрецой.
— Ведро нести неудобно — на одну сторону тебя перетягивать будет, нужно непременно два брать, чтоб поровну было, — сказала Лесовушка, протягивая старику ведра.
Фома Никанорыч принес воды, потом дров, очистил двор от снега и уставший, с красными щеками наконец-то сел за стол. Лесовушка поставила перед гостем варенье, медок, натертые лепешки.
— Тяжело к вам добираться стало, Пелогея Степановна, дорожку замело, полные валенки снега набрал, уж будь любезна, хозяюшка, просуши. Я ж к вам по делу зашел. Есть у меня товарищ — Трофимка. Он молодой, до отчества еще не дорос, а я его вроде в обучение взял, рассказываю как порядочному домовому себя вести надо, как о доме заботиться, о хозяевах. Веселые дела у него в избе творятся, обхохочешься! Трофимка приглашает вас в гости. Будет и каша молочная, и холодец, и лапшички куриной обещал сварить, киселя горохового. Приходите, а то заскучали, небось, в своей избенке. У Трофимки и переночуете, можно и у меня. В карты поиграем, историй повспоминаем, посмеемся.
Лесовушка задумалась и поскребла подбородок.
Луша заерзала на своем стульчике и пискнула от нетерпения.
Фома Никанорыч приблизил косматую голову к девочке и поглядел на нее зелеными глазами.
— Эх, мышка ты, норушка. Вон уже усики над губой появились.
— Пойдем, — решила Лесовушка, — а то и правда, тоскливо у нас. День-деньской сидим в избенке, спицы из рук не выпускаем, все вяжем да песни поем. Тебе носочки то не надобны, Фома Никанорыч?
— Не откажусь, — промурлыкал тот, — теплые носки зимой лучший подарок.
Как ни хотелось Луше поскорей отправиться в деревню, Лесовушка собралась в гости только дня через три. Старушка насыпала в полотняные мешочки орехов, сушеных ягод, взяла несколько связок грибов, спекла пирог, завернула его поплотнее в тряпицу и только тогда объявила, что она готова.
Зимний день сверкал огнями. Луша любовалась уснувшим лесом, комками снега, ожерельями обхватившими черные деревья.
Дом, в который Фома Никанорыч привел гостей, отличался явным богатством. На празднично выбеленной печи были нарисованы голубые цветы. На стене висел домотканый «костровый» ковер. Вышитые полотенца украшали Красный угол. На кровати с кружевным подзором лежала гора пузатых подушек, достававшая до потолка.
Гостей встретил Трофимка, он был гладко причесан и одет в новую ситцевую рубаху, подвязанную на поясе шнурком. Трофимка поздоровался, повел всех за печку, где уже ждал накрытый скатертью стол. Домовой поставил чугун с янтарного цвета куриной лапшой, достал из холодного угла миску холодца, подал ноздреватую ковригу хлеба.
Лесовушка с удовольствием скинула зипун и пуховый платок.
— Хорошо у вас, — сказала она, выгружая подарки, — тепло.
— Да уж, — согласился Трофимка, — хозяева дров не жалеют.
Все сели за стол. Фома Никанорыч потер руки в предвкушении вкусного обеда, Трофимка разлил лапшу.
— Кто это у вас, Пелогея Степановна? — спросил Трофимка. — Странное, однако, существо. Не поймешь, на кого похожа, вроде человек, а нос остренький с усиками, мышиный.
— Это внученька моя, Лушенька-норушенька, — ответила Лесовушка.
Все принялись за еду.
— С хозяевами с голоду не помрешь, — сказала Лесовушка, цепляя кусок холодца.
— Хлопот много. Вот у нас вроде все хорошо. Блины чуть ли не каждое воскресенье, каша молочная, сметанка, лапша куриная по праздникам. А дочка хозяйская чудит. Да сами посмотрите.
В избе раздался визг и вой.
Любопытная Лесовушка выглянула из-под печки.
— И что ты орешь? Надоела, — сказала старуха, хлопотавшая по хозяйству.
— Хочу и ору, хочу и ору, хочу и ору, — зачастила молодая девушка, сидевшая на лавке.
— Как дурочка. Шла бы вечером к соседям, там парни и девушки соберутся играть будут, песни петь.
— Нарядиться надо, — сказала девушка и метнулась по комнате, выискивая, что ей надеть.
— Что ты как шальная, — устало проговорила старуха. — Открывай сундук, в нем платков новых, ожерельев цветных, юбок и платьев не считано.
— А не хочу я ваше нарядное, хочу свое особенное! — крикнула девушка.
Она взяла из-под лавки кадушечку меда, и вывалила ее на себя. Густые сладки потоки медленно потекли по ее лицу и подбородку, щедрыми ароматными каплями падали на старую одежду. Девушка ладонью размазала мед по лицу, схватила снизу самую большую подушку, отчего остальные попадали на пол, с силой рванула наволочку и оказалась в густом непроглядном облаке перьев, они тут же прилипли к меду.
Лесовушка расхохоталась и хлопнула в ладоши:
— Весело как у вас! —воскликнула она.
— Каждый день наблюдаем, — буркнул Трофимка. — Хорошо, если дома чудит, а бывает что в таком виде и по соседям отправится.
Девушка взмахнула руками и закружилась по комнате:
— Я лебедушка, — пела она. Перья опустившиеся было на пол, взметались под ее шагами вверх.
— Дурында! — – в сердцах воскликнула старуха, ухватила гусиное крыло, которым мела у печки и начала охаживать девушку по спине и бокам.
Дверь отворилась, в избу вошли родители девушки. Облако морозного пара вплыло с ними.
— Что сегодня? — спросила мать, снимая верхнюю одежду.
— Да вот, — старуха кивнула в сторону девушки, — лебедушка, говорит.
— Курица она ощипанная, — взревел отец. Он, тяжело дыша, смотрел на дочь.
Но та под его сердитым взглядом ни капли не стушевалась.
— Иди, отец, баню топи, — сказала мать, — надо отмыть нашу белокрылую.
— Да кто ж на ночь глядя в баню пойдет? — охнула старуха, — иль нет слыхали вы про банника. А ты, дурища, здоровая выросла, а ума нет. Девки замуж выходят, то в одном доме свадьба, то в другом, родители радуются, а от тебя только слезы. Федор тоже, говорят, жениться собрался.
— Федор? — переспросила девушка, — быть того не может!
— Еще как может, — сказала старуха, – на тебе что ль, чуде в перьях жениться.
— Ах так! — заголосила девушка, —тогда и я замуж выйду! Прям сегодня сваты придут.
И она, даже нет накинув на плечи зипун, выскочила из дому.
— Ты куда, Дарьюшка, — кинулась было за ней мать.
Но отец устало остановил ее, мол, пусть идет, куда хочет.
— Столько позору приняли, столько позору, — сказал отец и склонил голову на руку.
Лесовушка недоуменно посмотрела на Трофимку.
— Да что у вас творится? — спросила она, — ополоумела девка что ли?
Трофимка убрал тарелки из под лапши, предложил каши, но сытые гости отказались. Паренек поставил на стол самовар, румяные булки в плетеной корзине, достал из кармана горсть розовых мятых леденцов с прилипшими к ним соринками и высыпал в миску.
— Угощайтесь, гостюшки, — продолжал он, — чайку вот испробуйте.
— На чем настаивай, Трофимушка, уж очень духовит и темен, — спросила Лесовушка, прихлебывая напиток.
— Хозяева из города привезли. Я сначала глянул, листья темные, сморщенные, а потом для пробы закинул в чашку с кипятком, они развернулись, вода как червонное золото стала.
— Вкууусно! Ты извини, Трофимка. что я к тебе по-простому, но человек ты молодой, неопытный и до порядочного домового тебя еще воспитывать надо. Но плохие дела у вас в избе творятся, очень плохие. За хозяевами присмотра нету.
— Что ж поделать, Пелогея Степановна, — встрял в разговор Фома Никанорыч, — случается и такое. Девка то была хоть и строптивая, но хорошая. Да вот пошла в лес за грибами, на свою беду тебя встретила и с тех пор началось. Да Трофимка лучше меня расскажет.
— Пришла наша Дарья из леса сама не своя, в угол забилась, ревет, есть не стала. И сутра лицо сажей вымазала, надела лохмотья, что мать на тряпки хотела порвать и пошла по деревне. Кого не встретила — со всеми переругалась. Жениха своего с позором выгнала, с его сестрой раньше подругами были — чуть не подрались, отцу, матери все поперек говорит. И ведь удержу на нее нету. Бабка из соседнего села приходила, все травы какие-то жгла, не помогло. Собираются родители ее по Святым местам повозить.
— Да, —задумчиво откусил булку Фома Никанорыч. — Хорошая ты женщина, Пелогея Степановна, но под горячую руку тебе лучше не попадаться.
— А я что? Я что? — заверещала раскрасневшаяся старушка, — я вашей чумазой девки в глаза не видала. Напраслину наговариваете.
— Так это та самая Дарья, что грибы с нами рвала и тебе, бабушка, нагрубила, — вспомнила Луша.
— Что ты! Та красивая, румяная, а это чучело какое-то.
— Красивая она до встречи с тобой была, — Фома Никанорыч подул на чай, — а теперь сама видишь, что стало.
Лесовушка насупилась и отодвинула от себя булку.
— Ну, вспоминай, что ты ей сказала.
— Ничего не сказала, от всего сердца пожелала, чтоб она все себе во вред делала.
— Большое у тебя сердце, щедрое, и пожелание получилось не маленьким. Опозорила девку.
— Была бы девка воспитанная и добрая, не грубила бы старшим, такого бы не произошло.
Луша чуть не плакала от жалости к Дарье.
Розовый луч заката заглянул в оконце. Яркий зимний день готовился угаснуть.
— Ну папенька, ну маменька, зря вы меня что ни день, то попрекаете, что женихов у меня нет. Нашелся! Да хороший какой, золотой, на руках меня носить будет! — В избу влетела радостная Дарья. — Заходи, суженый-ряженый, не стесняйся!
Мать с отцом замерли в недоумении. Луша вылезла из под печки, чтобы лучше видеть. Жених важной поступью вошел в дом.
— Да где ж это видано, что без сватов о свадьбе заговаривать, — сказала мать, опешив.
— Ты, мамаша, брось эти пережитки, — сказал «жених».
— Ты чего, Семка? — удивилась мать, — Я ж тебе на прошлой неделе старый мужнин зипун отдала. Чего еще надо-то?
— Да вот, — жених сел на лавку и вытянул ноги в рваных лаптях, на штанах красовалась дыра. —Жениться решил, Матрена Петровна.
— Да разве в твоем возрасте женятся?
— Что возраст, Матрена Петровна? Вот вы платье новое в сундук кладете, а ходите в старом, почему?
— Так привычнее оно, мягкое, уютно, испачкать не жалко, порвать не страшно.
— Так и возраст, чем человек старше, тем он сердцу дороже.
Дарья уселась на сундук и как маленькая болтала ногами.
Отец с удивлением смотрел на вошедшего.
— Сема, — сказал он вкрадчиво, а на ком же ты жениться собрался, кто та счастливица?
— Так дочка ваша, — Семка повертел шапку в руках. — Пришла сегодня и говорит: а женись ко на мне, Семушка, я тебе лучшей женой буду. Ну я подумал и решил: женюсь!
— Сема, дочка наша привыкла в чистоте да в порядке жить, хлебушек белый есть, молочко каждый день пить, а у тебя какое житье-бытье?
— Чем вам мое житье не по нраву, понять не могу. Есть у меня печь, так на нее нельзя лечь. Стало быть не будем лениться, будем трудиться. Есть у меня лавка, да не усядется на нее и галка, так она стара да дряхла, что развалится под тобой как труха. Есть у меня окно, да оно разбито давно, тюфяком я его заткнул, да меня все равно ветер продул. Вот пришел к вам чаю горячего напиться, да заодно решил и жениться. Да и по правде сказать, лучшего зятя нельзя и желать. Я работать люблю, безделья не потерплю. С петухами проснусь, сразу за думу возьмусь, а чем бы сегодня заняться, чтоб попусту не слоняться. В мыслях стол починю, печь побелю, за дровами схожу и их поколю. Потом забор подлатаю, на крышу соломки накидаю, козу куплю, она даст молока, чтоб кашка была вкусна. И так я от думок устану, что до вечера с лавки не встану. А после ужина, еще дел дюжина. Только и мысли как с ними половчее справиться. Вот думаю, что вы бабы, одним вальком белье колотите? Взяли бы в каждую руку и в два раза быстрей бы управились. Ух, как ловко было бы. А блины печь начнете, опять не порядок, ждете, пока блин подрумянится, без дела стоите. Так пока он на сковороде жарится, вы бы пряли, вязали, сказки рассказывали. Бабы такой народ, так и смотрят, как полениться да отдохнуть. За водой идут, ведра еле несут, нет чем на перегонки бежать. А утро забрезжит, новые у меня заботы, новые мысли.
— Ну, — крякнул отец, — в чем-то ты, Семка, прав. Я тоже иной раз думаю, как бабу заставить работать побольше. Вот сядет она вечером прясть, руки-то заняты, а ноги свободны. Уж я говорю, хоть бы ты болтушку для свиней мешала.
— Ох, — статная Матрена Петровна поднялась из-за стола. — Вот оно что, миленькие. Работаем мы, стало быть, мало.
Бабка у печи присвистнула.
— Ишь чего удумали!
Дарья заливисто засмеялась.
— Бабк, — сказала Матрена Петровна, — подай-ка мне в одну руку новый валек, а в другую старый. Попробую, как это с двух рук сразу бить-колотить. Авось получится.
Старуха оказалась шустрой. И не успели мужчины опомниться, как вальки опустились им на спины.
— И правда! — воскликнула Матрена Петровна, — с двух рук-то ловчее.
Семка взвизгнул и кинулся вон из избы, в дверях обернулся и сказал:
— Завтра приду за суженой-ряженой.
— Сажей напомаженной, — в сердцах крикнула мать и запустила вальком вслед Семке. — Ну что, — повернулась она к притихшему мужу, — думу будешь думать, как Семка, как бы меня заставить работать подольше?
— Дык я, как то вяло ответил отец. Вид у него был сконфуженный.
Дарья, сидевшая на сундуке, вдруг заплакала. Она стирала с лица вязкий мед и пыталась собрать перья с одежды.
— Мама, — жалобно сказала девушка, — мама, что опять со мной?
— Не знаю, дочка, — в сердцах ответила мать, — да только сил терпеть уже нет.
— Повеселили, — поджала губы Лесовушка. — Сколько живу, такого безобразия не видала.
— Вот и подумайте, Пелогея Степановна, что с девушкой делать, — сказал Фома Никанорыч.
— Может прямо сейчас ее расколдуете? – с надеждой спросил Трофимка.
— А я не колдую, милок, — старушка пошла красными пятнами и ухватила свой зипун. — Сроду за мной такого не замечено. Пусть придет твоя Дарья в лес да у меня прощения попросит. А иначе никак. Идем, Лушка-норушка!
Лесовушку словно ветром вынесло из избы.
Матрена Петровна задумчиво подперла щеку рукой и огорченно сказала:
— Видать надо к свадьбе готовиться.
— Не надо, не надо! — прямо перед носом хозяйки по столу запрыгала маленькая девочка в платочке и зипунишке. — Вы Дарью расспросите, как она старушку в лесу обидела. Теперь у этой старушки нужно прощения просить. Живет она рядом со старой елью в маленьком домике, точь-в-точь похожем на пенек.
— Лушаааа! — послышался крик Лесовушки.
— Бегу, бабушка, —ответила девочка, соскочила со стола и юркнула в полузакрытую дверь.
— Чудные дела у нас в Скородумовке творятся, — ошалело пробормотала Марфа Петровна.
Луша сидела у окошка, подперев голову кулачком, и смотрела как тихо падают снежинки. Они были легки и узорчаты. Лес замер. И вдруг раздался визг.
— А-а-а, — в избу влетела напуганная Лесовушка, сбросила принесенные дрова у порога и поторопилась запереть дверь. — Слышала, норушенька, вой-то какой дикий.
— Ой, бабушка, что-то страшно мне! — Луша полезла на печку и спряталась под одеялом. Кто так кричать может?
В дверь застучали кулаком, а потом и ногой.
— Бьются! — Лесовушка взяла ухват. — Я так просто тебе, ироду, не дамся.
— Полька, открой! — послышался дрожащий голос.
Старушка, тихо охнув, отодвинула засов. В избу ввалился Леший. Он был в перьях, соломе и сухих прошлогодних листочках. Волосы Лешего были взъерошены, а борода топорщилась как старый веник.
— Тебе чего не спится? — удивилась Лесовушка, впуская гостя, — еще месяц мог бы в дупле похрапывать.
— Что ты, Пелогея Степановка, до сна ли, когда нашему лесу конец пришел. — Слышала, вот опять! – Леший затрясся всем телом.
Из леса послышался истошный визг.
— Говорят, чудо-юдо в нашем лесу появилось.
— Старушка-лесовушка, ты где? — раздался зычный крик.
— Тебя зовут, иди, — сказал Леший Лесовушке и подтолкнул ее к двери, — иди, узнай, зачем и кому ты понадобилась.
— Еще чего! — отмахивалась Лесовушка, — ты дверь-то хорошо запер?
— От этого чудища никакой замок не спасет, так что лучше сама ему навстречу отправляйся.
Словно в подтверждении слов Лешего, дверь распахнулась, и в домик заглянул любопытный нос.
— У как у вас чудно, — сказал кто-то.
— Налягай на дверь, — крикнула Лесовушка и ловко стукнула по носу ухватом.
— Бабуля-красотуля, — послышался плачущий голос снаружи, мы пришли у тебя прощения просить, а ты дерешься.
Лесовушка осторожно выглянула на улицу. Луша ловко проскользнула мимо нее. Прямо перед избушкой на длинных санках лежал плотно перемотанный куль. Куль хлопал удивленными глазами и вдруг взревел, отчего лес дрогнул, с елей посыпались шишки, а любопытные зайцы, собравшиеся было на лужайке, прыснули в стороны.
— Тихо, доченька, — Марфа Петровна, а это была именно она, наклонилась к кулю, — мы уже приехали, осталось всего-то прощения у старушки-лесовушки попросить.
Марфа Петровна устало вытерла лоб. — Умаялась я с дочкой. Муж мне не поверил, решил, что я от горя ум потеряла, сегодня с утра отправился в город за лекарем. А я связала Дашку по рукам и ногам, положила в санки и привезла к вам. Сейчас моя деточка прощения просить будет.
— Ну бууууду, — как труба загудела Дарья и надула губы, — меня заставилиии!
— Ну как хочешь, родненькая. Только для меня, что замуж за старого Семку тебя отдать, что на съедение зверям оставить — одно и тоже. Прощай, деточка, сама ты свою дорожку выбрала, — и Марфа Петровна повернулась было спиной, словно намеревалась уходить.
Новая волна дикого рева всполошила лесных жителей.
— Да уйми ты ее, — с досадой крикнула Лесовушка.
— Пелогея Степановна, миленькая, — вдруг заголосил Леший и упал перед Лесовушкой на колени, —- прости ты эту девку, сил нет слушать ее вопли.
Дарья скосила сердитый глаз на старушку и хотела было закричать, как Леший в одно мгновение сорвал с веревки сушившееся полотенце Лесовушки, свернул и засунул в широко раскрытый рот Дарьи.
— Хоть минуточку в тишине побыть. Ты что визгливая такая, девка?
Дарья хлопала глазами. Она покраснела от натуги, пытаясь вытолкать языком кляп.
Марфа Петровна рывком поставила дочь на ноги:
— Проси прощения!
Девушка только мычала.
Марфа Петровна плюнула с досады, вытащила кляп и с силой наклонила дочь:
— Повторяй за мной! Прости меня, добрая старушка!
— Не будууууу! — выла Дарья.
— Замолчи! — взревел Леший. Он заткнул уши пальцами и запрыгал на одной ноге, обутой в старый лапоть, другая была босой.
Марфа Петровна вытерла вспотевший лоб.
— Ох, тяжко с молодыми девками, — сказала она.
— Мамань, а кто это? — почти нормальным голосом сказала Дарья, кивая в сторону всклоченного Лешего.
— Так жених твой, лебедушка, — медовым голоском произнесла Лесовушка. — За твою неласковость, неуважение к старшим и грубость мы тебе в лесу хорошего женишка присмотрели.
— Не буду я на ней жениться, — неожиданно рявкнул Леший, — у меня дупло тесное, вдвоем не поместимся.
— Поместишься, — обнадежила Лешего Лесовушка.
— Уж очень она криклива, — наморщился стрик и его круглое коричневое лицо пошло морщинами смеха, а зеленые глаза лукаво засверкали.
— Мхом уши заткнешь.
— Тогда согласен!
Марфа Петровна охнула:
— Думала я, что хуже Семки бобыля нет женихов во всем белом свете, а оказалось…
— Чем я тебе не понравился, тещинька? — Леший хлопнул себя по бокам, отчего от его старого зипуна полетели клубы сизой пыли. — В лесу житье хорошее, только к нему привыкнуть надо. Иной раз кроме как с медведем и словом не с кем перекинуться. Но бывает и весело. Заблудится какой мужик или баба, можно его по всему лесу гонять. Я тогда и свищу и гремлю и тропинки путаю, к болоту заведу, там и брошу. А сам стану за дерево и хохочу от души.
— Вот, Дашка, какое ты себе житье захотела! — заплакала Марфа Петровна.
Глаза у девушки стали большими и круглыми словно два синих озерца, они наполнилась влагой, которая от переизбытка скатилась по щекам. Девушка резко, как тряпичная кукла согнулась в пояснице и крикнула:
—Прости меня, милая старушка-Лесовушка, за обиду и за злые слова!
— Не плачь, хорошая, — Лесовушка подошла к девушке и вытерла слезы, — это не я тебя наказала, а ты сама. Ступай себе с Богом, и впредь никого не обижай.
Марфа Петровна освободила дочку от кусков рогожи, в которые та была крепко запелената, они вместе еще раз поклонились Лешему и Лесовушке, подхватили свои санки и заторопились домой.
— Намаялся, — вздохнул Леший, — нечем у тебя разжиться, Степановна? Чайку там попить с баранками, кашки молочной похлебать, кисельку горохового. А то пока спал в дупле, брюхо к спине прилипло.
Напившись чаю, Леший довольно крякнул.
— Все хорошо, любезная хозяюшка, одного понять не могу: почему глупая Дашка за меня замуж пошла?