Александр Полынкин. Шнурков и охотники.

Что и говорить, не задалась охота в тот день у Петра Тучкова и Валерия Золотухина. Почти пять часов (с ранней зорьки) просидели они в камышах, надеясь хоть парой уток отметить начало охотничьего сезона, но надежды их развеялись, как дым после неудачных выстрелов.

Замерзли друзья-охотники порядочно, ведь хотя и поднялось уже солнце довольно высоко, но сидеть по пояс в воде в резиновых костюмах было очень не сладко. А что удача отвернулась от них совсем, стало ясно, когда, отчаявшись, они стали выбираться из болота, и у самого берега шесть жирных уток, с трудом набирая скорость, пронеслись прямо у них над головами — так, что завибрировали широкополые шляпы у обоих.

Петр и Валера от неожиданности и испуга даже присели, совершенно забыв о ружьях, лежавших на плече у каждого. Причем, Тучков приседал так неудачно, что потерял равновесие и начал валиться на спину. Если бы это было на суше, Петя, наверное, здорово бы ушибся, а тут, нелепо взмахнув обеими руками и выронив ружье, он упал совершенно безболезненно, хоть и поднял тучи брызг.

Глубина у берега оказалась небольшая, менее полуметра, и потому свое испытанное тульское ружье, встав на ноги, Тучков нащупал на дне сразу.

Хитрые утки тем временем уже опускались в густые заросли в дальнем, недоступном для людей, конце болота.

В ярости достав ружье и не соображая как следует, неудачливый охотник выстрелил по уткам сразу из обоих стволов. То, что произошло потом, не поддается никаким описаниям. Ружье вдруг расцвело адским пламенем, после угасания которого в руках у Тучкова оказалось уже не огнестрельное оружие, а деревянно-металлическая дубина с четырьмя роскошными рваными полосами на каждом стволе — и эти металлические полосы угрожающе торчали в разные стороны.

Как Петр удержал ружье в руках — осталось загадкой. Знающие охотники потом ему говорили, что когда падал он в воду, то наверняка залил в стволы ружья не только воду, но и большое количество тины и грязи — вот почему разнесло оружие так страшно.

Золотухин, наблюдавший за процессом, был напуган и ошарашен не меньше товарища и лишь спустя минуту смог, заикаясь, вымолвить: «Петь, а что произошло-то?»

Придя, наконец, в себя, бледный и молчаливый Тучков бросил искореженное ружье подальше в воду, и оба они выбрались на низкий, заросший густой приболотной травой, берег.

Их шалашик находился в 300 метрах повыше, и друзья, переводя дыхание, доползли до него минут через двадцать.

Дрожащими руками Тучков раскопал в углу прикрытый травой «сидорок», вытащил бутылку водки, судорожно скрутил пробку и, не пытаясь найти стакан, прямо из горлышка, большими глотками, не отрываясь, выпил больше половины. Затем, с трудом отдышавшись, протянул сосуд товарищу. Из чувства солидарности Золотухин допил водку так же — из горла.

Не разговаривая, оба пролежали в шалаше с полчаса и все никак не могли очухаться. Солнце жарило уже вовсю, а Тучкова, несмотря на выпитую водку, колотила крупная дрожь. Спиртное на него так и не подействовало, а вот Золотухина, хотя и выпил он много меньше, развезло: ноги с трудом удержали его массивное туловище, когда он попытался встать и сделать несколько шагов.

Пришлось отложить возвращение еще на пару часов. Этому способствовал и сильнейший проливной дождь, налетевший совершенно внезапно и так же неожиданно прекратившийся.

А потом снова выглянуло солнце, как бы подбадривая охотников: «Долго вы еще будете дрожать в своем шалаше?»

Первым аккуратно, на коленках, выполз Золотухин. Потрогал ноги и осторожно встал, с радостью убедившись, что хмель прошел.

Тучков же из шалаша вышел, почти не пригибаясь, резко и быстро, развалив головой крышу, которая рухнула, уничтожив все коричнево-зеленое сооружение.

Забросив за плечи «сидорки» (а Золотухин еще и ружье), друзья зашагали было по направлению к оставленной в паре километров от болота машине, но вскоре остановились. Короткий путь, которым они пришли сюда и направлялись уже обратно, превратился в липкую, блестевшую на солнце, почти бобслейную, трассу. Она спускалась вниз так круто, что рисковать охотники не стали.

К месту стоянки вела еще одна тропинка, полузабытая и полузаросшая, зато более безопасная, хотя и длиннее первой в полтора раза.

Болотные костюмы помогали Тучкову и Золотухину без особых проблем продираться сквозь мокрые и густые заросли. В начале второго километра они стали подниматься на невысокий склон балки, где им быть еще не доводилось.

Тучков шагал широко, размашисто, глядя только под ноги, а Золотухин, торопясь за ним, все же успевал смотреть по сторонам. Его внимание вдруг привлекло какое-то движение впереди и сбоку по ходу движения.

«Петь, смотри!» — окликнул он товарища. Тот остановился не сразу.

«Смотри, говорю», — Золотухин догнал Тучкова и схватил его за рукав.

Тот недовольно выдернул руку, но все-таки остановился и посмотрел вперед и налево.

Крупный зверек, похожий на сытого большого кота, работая передними лапами, быстро, судорожно копал нору. До него было никак не больше 100 метров.

«Валер, барсук, дай мне ружье!» — в недавно еще сумрачном Тучкове мгновенно проснулся охотничий азарт.

«Ты что, Петька! — охота на них запрещена. Брехни потом не оберешься», — возразил Золотухин.

«Черт побери! Должны же мы хоть с какой-то добычей сегодня придти. Я отвечать буду. Дай ружье!» — настойчивым, злым шепотом прошипел Тучков.

Золотухин нехотя протянул ему свою испытанную «Тулку». На всех охотничьих соревнованиях по стрельбе Тучков показывал приличные результаты, дважды становился чемпионом района, но, видно, все еще продолжавшийся мандраж помешал ему и на этот раз.

Оба охотника увидели, как заряд дроби кучно ударил в земляной холмик, накопанный зверьком, который после выстрела в течение секунды исчез в норе.

Чуть позже, правда, подбежав к ней, охотники поняли, что это был не барсук, а очень крупный сурок-байбак, поскольку никаких остатков животной пищи, обычной для барсучьих нор, здесь не оказалось.

«Что ж, не везет — так до конца», — подвел итог дня Тучков. А Золотухин так даже был рад, что товарищ промахнулся: неприятностей с соседом-охотоведом-инспектором ему очень не хотелось (эти сурки в районе тоже были под запретом).

Азарт, загоревшийся было на время в Тучкове, снова угас, и он, зло поддав ногой насыпанный сурком земляной холмик, двинулся вперед, к машине (до нее оставалось еще метров 500).

Золотухин, с легким сердцем — посмотрев еще раз на байбачью нору, хотел было двинуться за товарищем, но взгляд его неожиданно задержался на чем-то блестящем, показавшемся в земляной насыпи после удара по ней ногой.

Валера наклонился и вытащил это блестящее на поверхность. Сердце у него неожиданно скакнуло, дыхание перехватило, руки задрожали, и он едва не выронил находку, оказавшуюся золотой, довольно крупной монетой — в очень хорошем состоянии. Наклонившись, Золотухин начал лихорадочно, как сурок, виденный им пять минут назад, разгребать землю и почти сразу нашел еще две таких же монеты.

«Петька, Петька», — громко, но сдавленно прокричал Золотухин. Тучков, уже ушедший метров на 100 вперед и все еще не замечавший, что товарищ за ним не идет, наконец, остановился.

Золотухин начал махать руками, добавляя словесно: «Сюда, сюда, быстрее!»

Медленно, нехотя, неудачливый охотник подошел к Золотухину и сурочьей норе: «Ну, чего ты?»

Золотухин молча, на раскрытой ладони, показал ему три найденные монеты. Азарт в тучковских глазах загорелся еще быстрее, чем при охоте на байбака: нумизматом он был давним и заядлым.

Одного взгляда на монеты оказалось ему достаточно, чтобы понять: это золотые 10-рублевки с редко встречавшейся надписью «империал» — периода царствования Николая II, 1895 и 1896 года выпуска.

Уже вдвоем, рассыпав весь земляной холмик, Тучков и Золотухин нашли еще четыре таких же монеты, однако ограничиваться этим не захотели. Тучков сбегал к «Жигулям» и принес лопату, и они, меняясь через каждые пять минут, стали расширять байбачью нору.

Минут через двадцать вместе с землей на поверхности появились черепки разбитого горшка и — почти сразу же — снова монеты. Причем, наряду с николаевскими, оказалось здесь несколько штук времен царствования Елизаветы Петровны и Павла I.

Когда, углубившись уже больше, чем на метр, в жирный чернозем склона, друзья собирались прекращать свои раскопки, (последним орудовал лопатой мокрый от пота, с черными, грязными полосами на лбу — от вытирания рукой — Петр), им пришлось еще раз пережить несколько страшных секунд.

Вначале кто-то, очень сильный и невидимый, резко вырвал лопату из рук Тучкова, и почти сразу из темноты присыпанной норы вылетело существо — шипящее, с оскаленными зубами и взъерошенной шерстью (знакомые охотники, которым потом Петр и Валера описали его, никак не могли согласиться, что это был байбак).

Существо пронеслось между ног Тучкова с такой скоростью, что он, не успев среагировать, свалился на выкопанную ими землю, упав уже второй раз за день. Золотухин оказался расторопнее и потянулся было за лежавшим неподалеку ружьем, но тут же схватился за лицо: летевшие из-под ног беглеца кусочки сырой земли попали ему в глаза, и о сурке он мгновенно забыл.

Вставшему, вымазавшемуся уже окончательно, но пришедшему в себя Тучкову, пришлось несколько минут успокаивать напуганного товарища и промывать ему глаза (для этого они спустились вниз, на дно оврага, по которому тек ручей, и где скрылся в кустах потрясший их зверь).

Впрочем, спустя полчаса, отмывшись, отчистившись и подсчитав найденные монеты, Петр и Валера решили, что байбак-то напугался еще сильнее их, а между тем он принес друзьям клад — прямо-таки «на блюдечке с голубой каемочкой». 33 золотых монеты, сверкая на солнце, радовали сердца Тучкова и Золотухина своим нежным блеском. Казалось, еще чуть-чуть, и от них пойдет малиновый звон: «Это — вам, это — вам, это — вам!»

«Да, брат», — подводя итоги раскопок, сказал Тучков — «это ж целое состояние. Без каталога говорю пока приблизительно, но некоторые из этих монет имеются у нас в России в единичных экземплярах. Что будем делать?»

«Не знаю, а ты как думаешь?»

«Если официально сдавать государству, нам достанется четвертая часть. Это, конечно, приличные деньги, но их придется еще напополам делить. Может, рискнем? У меня знакомых коллекционеров много — через них попробуем нашу находку реализовать, а?» — предложил Тучков.

Поколебавшись недолго, Золотухин согласился: «Думаю, меня ты не обманешь?»

«Валер, обижаешь! Не первый день дружим», — отреагировал Тучков сразу.

«Хорошо, только давай так. Монеты разделим поровну, и каждый будет у себя хранить свою часть клада, а когда ты договоришься с кем-то, мы вместе к нему поедем, хорошо?» — предложил Золотухин.

Тучкова это предложение покоробило, но все-таки он согласился: ведь день, так паршиво начинавшийся, закончился на мажорных нотах. Петр даже о ружье своем забыл — пока об этом ему не напомнила жена.

«А, утопил в болоте!» — легко он махнул рукой.

«Как в болоте? И не попытался достать? Тысяча долларов, экспортный вариант, в долги залезли тогда, забыл», — начала заводиться Зина, которую Тучков за эту особенность быстро выходить из себя (даже по пустякам) звал в шутку «Зина без бензина» («Твоему языку-мотору никакой бензин не нужен, вечный двигатель какой-то», — иногда упрекал он жену — но продолжал любить, поскольку хозяйкой и матерью она была замечательной).

Не хотел Тучков все говорить жене так сразу, но, чтобы ее успокоить, показал монеты. Глаза Зины, загорелись: «Золотые? Да? И где ты их взял?»

Тучков рассказал Зинаиде все события дня — вплоть до раскопок и предупредил, чтобы она держала язык за зубами.

«Петя, я что, дура?» — обиделась жена.

«Нет, но трепушка, знаю я тебя, от радости все готова выложить кому угодно, — сказал Тучков, — так что не обижайся!»

Золотухину же рассказывать было некому — с женой он развелся пару лет назад, и она с дочерью уехала к матери, в соседний райцентр Маевку. Дочь заканчивала 11 класс, собиралась поступать в институт, а тут такое везение.

Любил Валера своего единственного ребенка и помочь при поступлении теперь мог. Решил он после продажи монет дочери и бывшей жене подарок сделать.

А пока и он, и Тучков запрятали монеты в самые тайные уголки своих жилищ.

Через день, в ночь с пятницы на субботу, взяв для образца пять империалов из найденного клада и зашив их в пояс во избежание недоразумений, Тучков уехал в Москву, а Золотухин остался дома и ждал возвращения товарища и результатов.

В понедельник утром Петр вернулся — оживленный и радостный: «Валер, мы богачи! Каждую из монеток хорошо оценили, и каждый из нас получит тысяч по пять в «зеленых». Покупатели приедут завтра утром».

Взбудораженные надвигающимся богатством, оба разошлись по домам. Тучков поделился новостями с женой, а Золотухин, переполненный счастьем и желанием побыстрее помочь дочери, зашел в магазин, купил бутылку московского коньяку, пару лимонов и, сев за свой любимый, удивительно чистый для одинокого мужчины, столик, начал отмечать праздник.

Проснулся он не сам — его разбудили ударом по щекам. Света в доме не было, горел чей-то фонарик с синим стеклом, но владельца фонаря видеть Золотухин не мог.

«Проснулся, охотник? Вот и хорошо», — бархатный, с хрипотцой голос был негромок и деликатен.

«Показывай, куда свою долю монет спрятал, — только побыстрее, мы торопимся и потому церемониться не будем», — продолжил невидимый собеседник.

Валера хотел, было, дернуться и только сейчас понял, что руки и ноги у него крепко связаны. Сопротивлялся Тучков недолго. Два крепких удара по челюсти (и выбитый в результате зуб), мощный удар по почкам убедили охотника, что его ночные гости не шутят.

Через пару минут золотухинскую долю клада — 17 золотых монет — один из грабителей достал из бачка унитаза (более укромного места Валера так и не придумал).

«Ну что ж, молодец», — удовлетворенно сказал обладатель бархатного голоса. «Жить будешь — хоть и без золота», — с издевкой закончил он.

Через пять минут грабители покинули дом Тучкова, привязав его к кровати и заклеив ему рот скотчем. Не отличавшийся в обычной жизни богатырской силой, охотник после ухода незваных гостей был так разозлен, что, напрягая руки и ноги, сумел освободиться от веревок, хотя ушло на это около часа. Сдирая скотч с губ, с болью оторвал часть своих пижонских усов, и это Золотухина взбесило еще сильнее.

Схватив ружье, он бросился к дому Тучкова. Дверь была приоткрыта, и Золотухин, задержав дыхание, аккуратно, стараясь не скрипеть, вошел в дом.

Света в нем не было, и Валера в передней с грохотом налетел на что-то. Из дальней комнаты донесся невнятный стон. Уже не скрываясь, Золотухин бросился туда и, шаря по стене, нащупал выключатель.

Тучков и его жена, связанные спина к спине, сидели на полу. Лицо Петра украшали два огромных синяка, кровавая полоса пересекала и лицо Зинаиды. Рты обоих были заклеены скотчем.

Золотухин быстро, ножом, разрезал веревки на руках и ногах, а со скотчем позволил им разбираться самим. Заклеенный только что рот Зинаиды открылся, и она разразилась таким душераздирающим ревом, что Валере стало не по себе.

Пока жена рыдала, Тучков рассказал, что часа полтора назад яростно забрехал их пес — Дружок. Лаял-лаял, а потом вдруг замолчал. Тучков вышел на улицу, прихватив на всякий случай свое старое ружье. Но едва он вступил на крыльцо, как тут же упал, потеряв сознание от удара по голове откуда-то сбоку.

Дальнейшее в его рассказе полностью повторяло случившееся с Золотухиным, исключая тот момент, что и Петя, и Зинаида пытались было оказать, сидя на полу, какое-то сопротивление и заработали украшения для лиц:

«Ну, Петька, много заработали по твоей милости?» — зло сказал Золотухин. «И ты, дурак-охотник, даже не увидел слежку за собой. Что будем делать? Промолчим?»

С трудом шевеля разбитыми губами, Тучков героически сказал: «Ну уж нет! Пойдем в милицию!»

Дежурный по РОВД, куда утром они пришли, никак не хотел регистрировать их заявление, когда они коротко пересказали суть случившегося.

«Идите-ка вы, ребятки, домой. Сами виноваты и не рыпайтесь, а то против вас уголовное дело возбудим», — попытался надавить на них капитан Солопов.

Тучков чуть было не поддался такому нажиму, но Золотухин оказался покрепче: «Слушай, капитан, я сейчас с заявлением прямиком к начальнику УВД отправлюсь, хочешь этого, а? У меня там в кадрах как раз хороший знакомый сидит — подполковник Топоров, слышал?»

«Ладно, ладно, уж и пошутить нельзя», — пошел на попятную дежурный. «Пишите заявление, только все подробно!»

Этим же утром 28 августа на планерке капитан Шнурков узнал о новом для него деле.

Много их было за три года его работы в Бугровском РОВД, но краж исторических ценностей, да еще и, возможно, российского значения, не случалось, (это прямо подчеркнул Петр Тучков: «Все 33 монеты — из золота высшей пробы и очень редкие, 5 империалов вообще в России имеются в количестве 3-4 штук»)

После первых допросов потерпевших — Тучкова, его жены и Золотухина стало ясно, что раскрыть преступление будет очень нелегко, (если вообще возможно): все трое показали — «Никому и ничего о кладе не говорили». Если для мужчины это казалось нормальным, то для Зинаиды Тучковой промолчать о находке было сродни подвигу — но она его совершила: ни одной из подруг не обмолвилась о монетах ни словечка.

Значит, все упиралось в московского знакомого Тучкова — Алексея Грибова, известного столичного нумизмата, обладателя большой коллекции золотых и серебряных российских монет.

Допрошенный следователем одного из отделов милиции, Грибов показал, что, действительно, к нему два дня назад приходил его знакомый Тучков и попросил оценить 5 золотых монет — очень редких. Стоимость каждой из них — от полутора до двух тысяч долларов, а об одном из империалов Грибов только читал, но никогда не видел. Так вот, его стоимость — никак не меньше 10 тысяч (в долларах, конечно). Петр спрашивал Алексея о возможной продаже этих и других монет, не называя, правда, сколько их у него.

Грибов сказал, что он готов был купить эти пять монет — но с рассрочкой во времени, а для остальных обещал подыскать Тучкову покупателя.

Тот, довольный оценкой монет, уехал, пообещав позвонить через пару дней (именно к этому сроку Грибов и сам должен был найти нужные деньги и с другими покупателями договориться).

И это все! Никаких слежек, а уж тем более криминальных действий столичный нумизмат, дороживший своей репутацией (по его словам) не совершал и не собирался.

Деньги он собрал для приобретения тех пяти монет и покупателей нашел — может назвать фамилии, если это нужно следствию.

Информация о допросе Грибова пришла в Бугровский РОВД на следующий день.

А перед утренней планеркой подполковнику Томину позвонили из областного УВД, и звонок этот привел начальника милиции в сильное волнение, которое он никак не мог скрыть.

На самой планерке все офицеры, привыкшие за последние полгода видеть подполковника абсолютно спокойным, даже равнодушным, что бы ни случалось в районе (из этого состояния не вывели его даже два убийства на бытовой почве в одном из многоэтажных домов райцентра), с изумлением заметили пунцовые пятна на щеках начальника. А когда услышали его голос, с возмущением прокомментировавший сводку происшествий за неделю, чуть не уползли под стулья, чтобы не видеть его гневных глаз.

После такой «накачки» лейтенанты, капитаны и майоры стремглав разбежались по местам происшествий, чего не случалось уже давненько (обычно офицеры разбивались на группки и подолгу чесали языками, как базарные тетки, обсуждая последние поселковые сплетни).

И только Шнурков, спустя 10 минут после окончания этой планерки, узнал причину произошедшей с Томиным метаморфозы.

Когда все, быстренько, чтобы не попасться под горячую руку начальника, стали из зала совещаний уходить, подполковник жестом остановил следователя.

«Слушаю, товарищ подполковник», — сказал Шнурков.

«Садись, старший лейтенант, ох, извини, капитан ты уже, забываю. Садись, садись, разговор есть. С информацией из Москвы по допросу Грибова ознакомился?» — обратился к Шнуркову Томин.

«Товарищ подполковник, конечно, ведь я докладывал на планерке», — с недоумением ответил капитан.

«Ну да, да, конечно. И что теперь думаешь делать? План-то поиска наметил? Ускорить нужно процесс, понимаешь?» — с волнением в голосе и с сильнo запунцовевшими щеками сказал начальник РОВД.

Шнурков с еще большим удивлением посмотрел на Томина. Когда начальник два дня назад познакомился с заявлением Тучкова и Золотухина, тогда он отреагировал так: «Поживиться им захотелось за счет государства, а другие жулики их обжулили — так им и надо. Это дело — «на тормозах». Все начальника тогда поняли хорошо — поиск вести формально, чтоб только отписаться. А тут вдруг подполковник требует настоящего расследования.

«Извините, товарищ подполковник. Еще одних кладоискателей ограбили? Или даже убили?» — заинтересовался Шнурков.

«Типун тебе на язык, Шнурков», — с недовольством в голосе произнес Томин. — Дело-то, вот, какое» — последовала почти минутная пауза (было видно, что начальник РОВД усиленно думает — стоит или нет выдавать подчиненному важную информацию). Позвонил сегодня Сам (так, очень уважительно, почти любовно называл Томин полковника Папашина, возглавлявшего областное УВД) и сообщил, что если наш райотдел отыщет в течение недели даже не преступников, а пропавшие монеты, со мной заключат контракт еще на один год».

Тут-то Шнурков понял причины необычного поведения своего начальника. До этого тот просто, не напрягаясь на работе, ждал даты увольнения по причине достижения пенсионного возраста. Срок наступал через месяц, и шансов продлить контракт не было никаких (областное начальство, следуя указке из Москвы, взяло курс на омоложение кадров районных начальников милиции). А тут, вдруг, неожиданное известие.

«Понимаешь, капитан, это единственный мой шанс, да и ты в обиде не останешься. Найдешь монеты?» — с надеждой спросил Томин.

«Товарищ подполковник, я, конечно, буду стараться, но дело-то больно безнадежное, сами ведь знаете», — не захотел успокаивать начальника следователь. «Может, кому еще поручите?» — попытался спихнуть с себя «тухлятину» Шнурков.

«Ты что, капитан. Все знают (да и я убедился), что ты у нас «везунчик», да еще и экстрасенс (Томин сказал это очень серьезно). Так что иди, рой землю, но найди монеты. Докладывай каждый день, к 17.00. Ясно?» — уже с металлом в голосе закончил Томин.

«Так точно!» — постарался так же твердо ответить следователь, но «металл» получился жидковатым.

После разговора зашел Шнурков в кабинетик, который они занимали вдвоем со следователем Ливневым (закончившим недавно юридический институт и еще не имевшим настоящих дел).

Ливнев уже убежал на поиски кур, пропавших у хозяйки дома № 14 по улице Лесной («Петух и три несушки», — со слезами писала заявление Галина Петровна Некрасова, бывшая медсестра, а ныне пенсионерка).

Так что у Шнуркова была возможность посидеть, подумать, набросать план, тем более, что никто ему в этом процессе не мешал.

А процесс был долгим — целых полчаса, в результате чего на одной из страниц затрепанной записной книжки следователя появилась короткая запись из сокращенных слов: «Быв. Дом. Туч., Золот., говор. Еще.», что означало : «Побывать дома у Тучкова и Золотухина и поговорить с ними еще раз».

Вздохнув с облегчением: «Есть с чего начать», Шнурков убрал со стола бумаги в сейф, закрыл за собой такую же потрепанную, как и записная книжка, дверь и вышел в солнечное августовское утро.

Следователь шел быстро и не замечал того, как оно, утро, бодрит и освежает. Шнурков обычно такие ощущения получал в конце удачно расследованных своих дел, а в этом, «монетном», не виделся даже далекий свет в конце тоннеля. Впрочем, не было видно и самого тоннеля.

Тучковы и Золотухин жили на одной улице Бугровска, но в разных ее концах. Улица была одной из самых старых в поселке, не асфальтированной, с одноэтажными домами, с клумбами перед ними и огородами сзади.

Дом Валерия Золотухина уютно расположился в самом начале Колхозной. Украшенный резьбой забор и такие же резные наличники и фронтон, говорили о том, что хозяин — деревянных дел мастер.

Впрочем, когда Шнурков зашел внутрь дома, он понял, что Золотухин — Мастер с большой буквы не только по дереву. На столе, подоконниках стояли в самых разных позах фигурки солдат — как российской, так и других армий.

«Это все Ваше?» — с восхищением спросил Шнурков Золотухина. «Да, балуюсь вот, лью из олова, а потом расписываю», — смущенно сказал хозяин.

«И сколько же времени уходит на одну фигурку?» — спросил с интересом следователь.

«Да по-разному, когда недели хватает, а иногда и месяца недостаточно, ведь я все это в свободное время делаю, а у меня его не так уж и много», — ответил Валерий.

«Но вы, капитан, пришли ко мне не для того, чтобы фигурками солдат любоваться», — поменял Золотухин тему разговора.

«Ну да», — с неохотой перешел Шнурков к тому, ради чего и явился он к хозяину дома.

Долго, подробно, расспрашивал следователь Золотухина о событиях как того дня, когда они нашли клад, так и о последующих днях. Но зацепиться капитану ни за один из ответов так и не удалось. Валерий ничего не скрывал от Шнуркова (это было видно), но получалось, что лично он ни одному постороннему ни слова не сказал о находке. Близких друзей, кроме Тучкова, у него не было, а с женой, разведясь два года назад, он не общался, хотя иногда навещал ее и дочь (они жили в соседнем райцентре). Но за эти дни с бывшей женой и дочерью Золотухин не виделся и не звонил им (впрочем, Шнуркову это и так было известно).

Когда расстроенный и уставший следователь собрался уходить, Золотухин предложил ему пообедать с ним, но капитан героически отказался.

Впрочем, уже пять минут спустя Шнурков пожалел об этом: домашние пельмени Золотухина, со сметаной, обсыпанные зеленью, стояли перед глазами, как живые, вызывая обильное слюноотделение.

В районную пельменную с тех пор, как промучился неделю желудком после одного лишь ее посещения, следователь не заходил принципиально. Но кушать хотелось очень, поэтому Шнурков решил на этот раз принципами поступиться.

Взял двойные пельмени и чай. Однако, как ни голоден был капитан, ему хватило одного пельмешка, едва им откусанного.

«Из чего вы их делаете?» — возмущенно спросил Шнурков, возвращая обратно на раздачу тарелку с тем продуктом, который он обычно очень любил. А когда услышал от заведующей, что мясо «свежайшее», а милиция привередничает, разозлившись, пообещал сегодня же поговорить с капитаном Булгаковым из ОБЭПа — «пусть проверит и Ваше мясо, и все остальное».

«Товарищ капитан, да что Вы так горячитесь, подождите пять минут, будут Вам сейчас пельмешки с пылу — с жару, только что из кастрюли. Зина, Зина», — крикнула заведующая.

«Да, Мария Алексеевна», — выскочила откуда-то из недр верткая, глазастая официантка.

«Пельмени там готовы?».

«Да, Мария Алексеевна».

«Неси быстро товарищу капитану, а то, видишь, как он расстроен».

«Так эти пельмени для …», — начала было Зина.

«Ты что, не поняла? Неси» — уже резко, зло прервала ее заведующая.

Когда Шнурков доел «чужие» пельмени и запил их горячим крепким чаем, то злиться на жуликоватую Марию Алексеевну он уже не мог. Даже поблагодарил за вкусное блюдо: «Можете же, когда захотите!»

«Товарищ капитан, мы всегда так готовим», — уже нахально ответила заведующая. «Заходите завтра — убедитесь».

Сил поставить на место Марию Алексеевну у сытого Шнуркова не было. Он решил продолжить свое путешествие по Колхозной улице и посетить семью Тучковых, дом которых находился в самом конце улицы. Здесь начинался спуск к оврагу, на склонах его всегда паслась поселковая живность.

Петр и Зинаида встретили Шнуркова без всякого страха, гостеприимно. На все вопросы отвечали не задумываясь. Главный из них — «Рассказывали они о монетах кому-либо, даже нечаянно, может, проговорились?» следователь задал в самом конце беседы, очень надеясь на положительный ответ. Однако надежды капитана снова не оправдались.

«Что мы, враги сами себе?» — с обидой отвечала Зинаида. «Муж мне объяснил, что молчать надо, иначе все может случиться — вот я и молчала» — объяснила Тучкова свою позицию.

Сам же хозяин сказал: «Капитан, я же нумизмат с большим стажем, лишнего никогда не скажу. У меня и сейчас монеты есть, лежат в сейфе. Но, по сравнению с украденными, они — сущая ерунда. Да и воры о них не вспомнили, хотя могли бы. Если этих грабителей не присылал Грибов (ему я верю), то вообще ничего не понимаю, нечистая сила какая-то. Все, что знаю — Вам рассказал. Жена знает еще меньше, но и она все сказала».

Когда разговор с Тучковым закончился, шел уже шестой час. На вечернюю «планерку» Шнурков так и так опоздал, поэтому решил пройтись по улице. Появилась у него бредовая мысль — что следил кто-то за охотниками, когда они монеты делили, а может быть, когда прятали. Других правдоподобных версий за целый день, в ходе бесед с Золотухиным и Тучковыми, так и не появилось.

Впрочем, проверить возникшую идею (даже теоретически) Шнурков не мог.

Вернувшись в райотдел, плюхнулся, уставший морально и физически, следователь на свой испытанный стул, открыл сейф и достал тощую папку с надписью «Дело №35». Кроме протоколов допросов потерпевших да фотографий с места находки их клада, ничего в папке пока не было.

Лениво перебирая фотографии, Шнурков начал размышлять о завтрашнем дне — с чего начинать-то, ведь и опрашивать больше некого, и изучать больше нечего?

Забурлила вода в стеклянной банке, в которой капитан изредка кипятил себе воду на чай, но следователь не обратил на это внимания. Его мысль в это время бродила по сделанным экспертом Завертяевым, очень четким фотографиям: овраг, склон, нора с холмиком земли, осколки разбитого горшка, довольно четкие следы резиновой обуви на успевшей подсохнуть земле.

Что-то ускользало от него на этих фото — и Шнурков никак не мог понять — что именно.

На следующее утро, сообщив начальнику об отсутствии результатов, следователь сказал, что он снова собирается побывать на месте, где были найдены золотые монеты.

Томин только спросил: «Это необходимо?»

Шнурков твердо ответил: «Да, и мне будет нужен там эксперт».

«Хорошо, езжайте, но вечером доложите обязательно — и не как вчера», — дал согласие подполковник.

Следователь позвонил Золотухину и попросил его быть дома. В 9.30 еще более задрипанный, чем год назад, УАЗик отъехал от здания РОВД. В нем, кроме сержанта-водителя, сидели сам Шнурков и эксперт Завертяев.

Заехали на Колхозную за Валерием Золотухиным и через пять минут уже были на шоссе Бугровск-Низовское. Пятнадцать километров до Низовских болот ползли почти полчаса, хотя дорога оказалась очень приличной.

«Валерий», — обратился Шнурков к Золотухину, когда они подъезжали к конечному пункту,— «Вы должны провести нас от болот тем же путем, каким вы шли тогда с Тучковым. Не спешите, мы с экспертом идти будем следом. Остановитесь там, где вы увидели в тот день байбака. Все понятно?» «Конечно», — без особых эмоций ответил Золотухин.

«Твоя задача, лейтенант», — перевел следователь взгляд на эксперта-криминалиста, — обратить внимание на все следы, которые мы увидим, особенно там, где остановимся. Вопросы есть?».

«Нет, товарищ капитан» — быстро оттараторил Завертяев, для которого этот выезд на место происшествия был если не первым, то одним из самых интересных, и он очень хотел показать свои знания «отличника» учебы.

Остатки шалаша, разваленного Тучковым, находились на том же самом месте (очередные выходные еще не наступили, и охотников на болоте не было).

Золотухин показал Шнуркову и Завертяеву, откуда и в каком направлении они в день охоты шли — и направился по этой тропинке еще раз. За несколько дней, что он здесь отсутствовал, следы дождя и на почве, и на траве бесследно исчезли. Идти было даже приятно, и Валерий пожалел, что надел для визита свои болотные сапоги: уже через пятнадцать минут ему стало жарко, тем более, что солнце, всходя все выше и выше, пекло по норме совсем не для конца лета.

Когда Золотухин и следовавшие за ним в десяти шагах милиционеры прошли примерно половину пути (тропинка стала спускаться вниз), и Валера собрался уже сказать — «Вот место, где мы заметили сурка», откуда-то слева из болотных зарослей с сильным шумом вылетели утки. Вылетели так неожиданно и близко, что испуганные Шнурков и Завертяев прикрыли головы руками от внезапной опасности, пронесшейся в полуметре над ними. Золотухин же, у которого утки оказались позади, успел оглянуться и подсчитать (ружья-то у него не было), что этих любителей попугать охотников оказалось опять-таки шесть, и они были очень крупные.

«Вставайте, капитан, враги улетели», — насмешливо сказал Валерий, когда увидел присевших в траву следователя и эксперта.

«Вот, гады, теперь я вас понимаю», — беззлобно, даже с улыбкой произнес Шнурков, отряхивая приставшие к ладоням травинки (приседая, он коснулся руками земли).

«Пришли, капитан, — вот отсюда я заметил сурка», — сказал Золотухин.

Место, на которое указал охотник, представляло собой небольшую, неправильной формы, проплешину среди кустарника, который начинался неподалеку и тянулся до самого верха склона.

Шнурков посмотрел в указанном Золотухиным направлении и почти сразу заметил тот самый земляной бугорок.

«Валер, да около норы кто-то шевелится», — сказал он Золотухину.

«Черт побери, да это ж, кажется, тот самый сурок! Вот, паскудник, остался, никуда не сбежал», — с восхищением произнес охотник.

«Ну что, идем к нему?» — обратился он к следователю и, не дожидаясь ответа, двинулся было вперед.

«Стой», — металлом в голосе остановил его Шнурков. «Теперь моя очередь, а ты, Валера, иди к машине и жди нас там. Ясно?»

Услышав от Золотухина, что ему все понятно, следователь спросил о размере обуви самого Золотухина и его напарника.

Когда охотник удалился от них уже так, что его не было видно в начинавшейся рядом низине, Шнурков начал внимательнейшим образом изучать то самое место, рядом с которым они стояли.

Завертяев, которому капитан ничего не объяснял, с удивлением наблюдал за тем, как следователь ходил кругами вокруг проплешины — то высоко задирая голову, то опускаясь на корточки, а пару раз становясь на колени (рискуя измазать свои хотя и не новые, но аккуратно выглаженные брюки).

Наконец Шнурков удовлетворенно крякнул, когда уже на третьем, большом кругу, вдруг обнаружил окурок сигареты.

«Лейтенант, идите сюда», — позвал капитан эксперта. Сигарета аккуратно, пинцетом, была опущена в пластиковый пакет, после чего Шнурков попросил Завертяева сделать несколько снимков.

Эту же процедуру капитан и лейтенант проделали и спустя полчаса — у сурочьей ямы, где следователь указал эксперту на несколько четких отпечатков.

Еще снимая их, Завертяев понял сразу, что следы принадлежат, по крайней мере, трем персонажам, но никак не двум.

«Да, Сергей, вот что не давало мне покоя на тех, прежних фото. Но там ясности не было, а теперь стопроцентная уверенность: у ямы находилось не двое мужчин, а имелся и кто-то третий.

Если это так, и Золотухин с Тучковым нашли клад вдвоем, то этот третий видел их, но никак себя не обнаружил. А потом — случилось то, что мы уже знаем», — эту тираду Шнурков выпалил возбужденно, почти без пауз.

«Окурок там, в кустах, — его. Там он стоял и наблюдал, наверное, в бинокль. Когда кладоискатели ушли — к этой норе вышел и он, неизвестный. А вот и еще окурок — тоже «Кент». Видно, любит хорошие и дорогие сигареты», — этими словами следователь закончил подведение итогов на месте происшествия.

К 17.00 Шнурков и Завертяев возвратились в райотдел, и на вечерней планерке следователь доложил начальнику о первых проблесках в темном все еще тоннеле.

«Завтра доложу чуть подробнее, товарищ подполковник», — закончил рассказ Шнурков.

Томин оставил его после планерки и так, как никогда еще не говорил, наклонившись к самому лицу следователя, сказал: «Постарайся, миленький, не подведи, Шнурков! Сам лично подам рапорт о внеочередном твоем повышении».

И пока следователь не пообещал сделать все от него зависящее, начальник милиции никак не отпускал его, крутя пуговицу на кителе Шнуркова. Только когда эта пуговица оказалась, будучи оторванной, уже в руке Томина, тот, смутившись и вручив сюрприз капитану, отпустил его восвояси.

«Да! Вот тебе, Шнурков, и первая награда», — ядовито сказал следователь самому себе, покидая зал совещаний.

У его кабинета, дожидаясь капитана, стоял, переминаясь с ноги на ногу, эксперт Завертяев (уходя на планерку, Шнурков отправил лейтенанта делать фотографии).

Не говоря ни слова, капитан только вопросительно вздернул голову, на что эксперт радостно откликнулся: «Есть, товарищ капитан! Замечательные фотки!»

Шнурков нетерпеливо выхватил снимки из рук лейтенанта, начал их быстро перебирать:

«Вот он, родимый, четкий отпечаток (даже два) — резиновой обуви (сапоги или болотный костюм) сорок четвертого размера, между тем как у Тучкова и Золотухина эта обувь была на два размера меньше! А что скажете о сигаретах?» — не отрываясь от фотографий, спросил эксперта следователь.

«Ну что — «Кент» как «Кент», чтобы установить место производства, надо запрос в область делать. Но слюну я попробую покумекать; да прикус у него интересный, два зуба с правой стороны не сходятся полностью, а на одном из них — щербинка в нижней части», — сказано это было Завертяевым солидно, с сознанием важности порученного ему дела.

«Молодец, Сергей! Молодец! Вы сделали все, что можно, дополнительную информацию, если она появится после экспертизы слюны, сообщите обязательно, — теперь дело за мной. А пока надо для завтрашнего дня отоспаться — и Вам советую. До завтра!» — и Шнурков отправился на квартиру — для того, чтобы дать отдых своей материальной оболочке.

В пятитысячном Бугровске имелось 12 магазинов, где продавали сигареты. Дорогой «Кент» имелся в половине из них. За восемь часов хождения от магазина к магазину, опрашивая продавцов двух смен (если таковые имелись), Шнурков записал фамилии двадцати пяти человек — постоянных покупателей сигарет «Кент».

Членами охотобщества оказались пятнадцать из них — это удалось выяснить к концу первого дня шнурковских поисков. Конец их закончился несчастьем для Шнуркова, когда он, усталый, голодный, злой и невнимательный от усталости, переходил улицу у райотдела — не совсем по правилам, вернее, совсем не по правилам.

Пронзительный визг шин заставил его вздрогнуть и привел в чувство. Черный «Ауди» остановился в полуметре от ноги следователя.

Затонированное стекло со стороны кабины водителя поползло вниз и оттуда высунулось толстомясое лицо: «Тебе что, раз… (нецензурное окончание определяло сущность Шнуркова), жить надоело?» Голос матерщинника был густ и зычен — на него обернулись многие, проходившие по Автовокзальной площади.

«Жаль, спешу, а то поговорил бы я с тобой, козел!» — уже поднимая стекло, закончил владелец «Ауди» свою тираду и дал по газам.

Времени, чтобы как-то отреагировать на эту речь, у Шнуркова не оказалось — сказались его усталость и растерянность.

Но машину (марку, цвет, номерные знаки) и обличье водителя Шнурков запомнил, благо сам внешний вид возмущавшегося способствовал этому: модная стрижка, короткая пижонская бородка, темные очки, стильный пиджак и золотая печатка на безымянном пальце левой руки.

Впрочем, запоминание было автоматическим, ибо никаких действий для поиска матерщинника Шнурков предпринимать не собирался — ведь сам был виноват и едва не погиб по собственному разгильдяйству.

Разозленный на себя, следователь долго еще сидел в кабинете, изучая снимки следов и размышляя над фамилиями охотников-любителей «Кента».

На следующий день список из 15 фамилий уменьшился сразу до трех: именно столько оказалось обладателей обуви 44 размера. Однако одну из трех фамилий пришлось отбросить сразу же — любил сигареты «Кент» и утиную охоту глава администрации района, а его (как тут еще можно поступить?) не запишешь в подозреваемые.

Итак, к концу второго дня у Шнуркова оставалось только двое возможных преступников — товаровед местного райпо Иван Грязнов и главный инженер агрофирмы «Бед-холдинг-инвест» Сергей Поцелуев.

Поцелуева после запроса в его фирму следователь вынужден был отбросить: с женой и ребенком он уже 10 дней отдыхал на юге. Осталась у Шнуркова единственная спасительная ниточка — Грязнов, товаровед торгово-закупочного объединения, неженатый донжуан местного розлива, который частенько сорил деньгами в единственном поселковом ресторане.

Как следователь выяснил, товаровед регулярно кутил в ресторане, тратя за раз по 1-2 тысячи рублей.

Однако и с ним разговор у Шнуркова закончился, едва начавшись: выяснилось, что Грязнов только сегодня вернулся из длительной командировки на Дальний Восток (председатель райпо отправлял его туда для налаживания контактов по прямым поставкам икры в Бугровский район).

Сильно выпивший, в трико, с голым торсом, Грязнов и какая-то накрашенная девица сидели за круглым столом, на котором имелись: две бутылки коньяка (пустая и полупустая), большая открытая банка черной икры и черный же хлеб. Только что намазав два больших куска хлеба толстенным слоем икры и отдав один из них напарнице, другой бутерброд Грязнов держал в левой руке и уже поднимал правую, готовясь выпить то, что было налито в большую рюмку.

Резкий, скрипучий звонок, прозвучавший в процессе принятия очередной дозы алкоголя, был так неожидан, что товаровед расплескал свою рюмку и выругался.

Открывая дверь, Грязнов уже не совсем твердо держался на ногах, но Шнуркова узнал: «А, милиция! Что надо ей от бедного товароведа? Скрывать ничего не буду! Проходи, капитан! Нелька, — крикнул он, обращаясь к девушке, — у нас — гости, наливай!»

«Садись, следователь, выпей, заешь икорочкой — свежайшая, только что привез с Камчатки — мы там договорились о прямых поставках, вот я и выпиваю, обмываем нашу удачу», — язык у Грязнова заплетался, хотя он старался четко выговаривать слова.

Шнурков уже понял, что и последняя его ниточка с треском оборвалась, развернулся и хотел уйти, но Грязнов настойчиво удержал его: «Капитан, если уж пить не хочешь — на службе, так икорки-то съешь, когда свежайшей доведется попробовать. Вот ложка — чистая, не сомневайся, хлеб, вот он, попробуй. У меня гость был, только что уехал, я ему пару банок привез — так уехал, довольный до невозможности, а ты гребуешь».

Поняв, что просто так уйти, не вызвав пьяной обиды у Грязнова, не удастся (да и после голодного дня икра с хлебом выглядели настоящей царской едой), Шнурков присел за стол и с большим аппетитом скушал пять больших ложек действительно замечательной икры (каждая раскусываемая икринка разлеталась во рту следователя сладко-солеными брызгами, вызывая неописуемое наслаждение).

Пока следователь ел, Грязнов, не обращая внимания на девицу, говорил не переставая — говорил для Шнуркова. Капитан узнал о нехороших соседях Ивана, о самолете Москва — Петропавловск (Камчатский), о погоде на Дальнем Востоке, о кете и горбуше, о способах засолки икры черной и красной и методах обмана покупателей.

К концу монолога речь Грязнова стала совсем невнятной, утишилась и, сказав напоследок: «Сволочь, все-таки, Борька», — товаровед, уронив голову на свой так и не съеденный бутерброд, тихо и сладко заснул.

«Нелли, а кто этот Борька?», — спросил из вежливости Шнурков, обращаясь к почти трезвой девице.

«Да козел один, из областного центра. Притворяется другом Ивана, а сам норовит хапнуть — и в сторону, такой вот друг», — сказала Нелли… — Не люблю я его — и он мне так же отвечает. Вот и сегодня прикатил, загреб две килограммовые банки — за так — и уехал, ничего не дав и не пообещав. Тоже мне друг — хапуга».

Шнурков покинул квартиру Грязнова с двумя смешанными чувствами: теплоты в желудке и холодка в голове от ощущения, что снова оказался у разбитого корыта.

В этот вечер, вернувшись домой, умывшись, почистив зубы и почитав испытанную для сна книгу — «Войну и мир» графа Толстого, Шнурков, тем не менее, долго не мог заснуть. А когда сон, наконец, пришел к следователю, он оказался странным и жутким до чрезвычайности:

Толстомордый пижон из недавно виденного черного «Ауди» выходил из машины, шел по направлению к Шнуркову и, широко улыбаясь ослепительно белыми зубами, громко кричал: «Капитан, ты хотел мою голову — вот она». Произнося эти слова, он поднимал руки к ушам и, крепко обхватив голову с двух сторон, резко скручивал ее слева направо. Голова отделялась от шеи, причем, крови не было видно совсем. После этого туловище толстомясого подходило к Шнуркову и пыталось всучить ему свою голову.

Капитан, спрятав руки за спину и пятясь назад, падал в какую-то глубокую пропасть, падал долго, крича от ужаса. Когда вот-вот следователь должен был уже разбиться, еще во сне он начинал понимать, что это сон — и просыпался в холодном поту, с прилипшей к телу простыней.

Когда, окончательно придя в себя, Шнурков посмотрел на часы, то увидел, что идет только пятый час утра.

Спать он больше не пытался, поставил чайник и, бреясь, начал думать, к чему этот его сон. Когда-то был у следователя случай, также связанный со сном. Он сумел тогда найти украденный автомобиль. Но, при чем сейчас этот жирный «новый русский», так напугавший Шнуркова во сне?

Капитан подбирался к нему и с одной, и с другой стороны, пока, наконец, что-то вновь не щелкнуло в его подуставшем за последние дни мозгу. Это, конечно, последствия любимого произведения — «Мастера и Маргариты» — но ведь не только.

Номерные знаки — он их хорошо запомнил! В 8.30 ушел запрос в область, а в 9 утра Шнурков получил факс с информацией о толстомясом, менеджере крупной продовольственной фирмы из областного центра Борисе Немерзляеве. У капитана полдня ушло на то, чтобы понять — этот торговец частенько бывает по делам в Бугровске, поддерживает приятельские отношения с товароведом Иваном Грязновым, он, действительно, пижон, очень высокого мнения о себе — но это и все! Ни с какой стороны к криминалу его привязать не удалось. (К тому же, оказалось, Немерзляев никогда не занимался охотой).

Когда во второй половине дня Шнурков докладывал об очередной неудаче подполковнику Томину и уже завершал свое невеселое выступление, он вдруг замолчал и остановился на полуслове: «Иван Гря… Товарищ подполковник, товарищ подполковник! — почти прокричал он. — Я понял, где и кого искать! Как же с самого начала я так промахнулся?»

Осунувшийся за эти дни, невеселый начальник милиции слегка оживился: «Ну, говори, капитан, говори!»

«Наши Низовские болота — любимое место охоты не только бугровских охотников, но и многих любителей из области. А их-то мы совсем упустили из виду», — радостно, задорно сказал следователь. — Разрешите продолжить расследование?» — уже с энтузиазмом спросил Шнурков.

«Давай, капитан, жми, дорогой — и побыстрее. Всех, кто тебе нужен, подключу к делу!»

Запрос в областной центр, в общество охотников и рыболовов, дал следующий результат: в 200-тысячном Воробьиногорске оказалось почти полторы тысячи официально зарегистрированных охотников. Узнать о каждом из них — значило бы потерять массу времени, поэтому Шнурков отправился к председателю Бугровского общества охотников и рыболовов: «Петр Кузьмич! Выручайте!»

«Капитан, да с удовольствием, если смогу — помогу. Что от меня требуется?» — откликнулся пожилой, но крепкий еще мужичок лет под 60, с юности заядлый охотник, Петр Кузьмич Трепанов.

«Мне нужен список тех охотников из области, кто регулярно приезжает на Низовские болота, а еще лучше — тех, кто охотился там в прошлый четверг. Сможете сделать?» — с надеждой спросил следователь.

«Когда этот список нужен?» — уточнил Трепанов.

«Два часа Вам хватит?»

«Попробую. Зря-то Вы не стали бы меня беспокоить — так что все, что от меня зависит, сделаю», — просто сказал главный бугровский охотник.

Через два часа список уже был у Шнуркова, и значилось в нем опять-таки 15 фамилий — магическое для этой истории число.

Часа через полтора фамилии эти уже крепко сидели в мозгу Шнуркова и он, почти как розыскник Таманцев из «Августа сорок четвертого», «прокачивал» их сквозь свои напрягшиеся извилины.

Обувь сорок четвертого размера носили четверо из пятнадцати охотников, а «Кентом» по-настоящему увлекались двое их четырех — Михаил Саврасов, модный городской дизайнер, и Эдуард Головлев, главный инженер фирмы «Кока-Кола». Как ни странно, но обнаружилось, что они давно и крепко дружили.

Шнурков, выяснив адреса обоих, вместе с группой из областного УВД поехал вначале к одному, а потом к другому охотнику. Когда, уже в дороге, к следователю по рации поступила дополнительная информация, капитан на 90% был уверен, что это они — искомые грабители, ведь Саврасов давно был увлечен нумизматикой. А тут такие монеты — как не соблазниться, да еще почти на «халяву»!

Правда, когда Шнурков заходил в квартиру к художнику-дизайнеру, он едва не выругался от изумления: перед ним, открывая дверь, оказался тот самый толстомордый пижон из черного «Ауди».

«Вы художник Саврасов?» — обратился к нему следователь.

«Да, а в чем дело, капитан?» — с апломбом спросил тот.

«Ауди» с номером 456 — тот, что у подъезда, Ваш?»

«Нет, просто я езжу на нем по доверенности, вот уже год», — уже спокойнее отвечал художник.

«А в Бугровск часто приезжаете?» — продолжая наметившуюся беседу, расспрашивал Шнурков.

«Да в чем дело, капитан? Ко мне есть какие-то претензии?» — опять начал заводиться Саврасов.

«Вы извините нас, Михаил Николаевич», — хотел продолжить расспросы следователь, но его грубо и бесцеремонно прервали:

«Не Михаил Николаевич, а Михаил Сергеевич, удосужились бы узнать мои имя и отчество, раз ко мне ехали», — сарказма в голосе художника было столько, что Шнуркова это задело, хотя обычно он спокойно относился к эмоциям подозреваемых и задержанных.

«Еще раз извините, Михаил Сергеевич, конечно, мы расследуем дело о пропаже монет из коллекции одного нумизмата. Не могли бы Вы показать нам свою коллекцию? Мы знаем, что коллекционеры народ скрытный и не любят делиться своими находками, но будьте любезны…», — витиеватая речь капитана Шнуркова была снова прервана.

«А с какой стати я буду любезен? Без звонка врываетесь в мою квартиру и требуете, чтобы я показал Вам свою коллекцию, а я, думаете, пойду Вам навстречу?» — раздраженно, зло, повышенным тоном сказал Саврасов. — Или Вы предъявляете ордер на обыск — или немедленно покидаете мою квартиру», — категорично закончил свою речь художник.

Городской прокурор ордер на обыск квартиры Саврасова не подписал («Капитан, чтобы проводить подобные действия в отношении граждан, нужны более веские основания, нежели размер их обуви, — холодно прокомментировал свой отказ Шнуркову старый прокурорский «волк» Андрианов. — Вам понятно?»)

Впрочем, уже к вечеру следователь даже в некоторой степени был рад такому решению прокурора, поскольку, поговорив с охотниками, товарищами Саврасова, капитан выяснил, что на охоту в Низовские болота в последние две недели художник не ездил, предпочитая пруды в окрестностях райцентра Маевки — и к городу поближе, и уток здесь в последнее время стало больше.

Алиби Саврасова и его друга-инженера Головлева подтвердили пятеро их знакомых и соседей.

Так Шнурков снова оказался в тупике. Однако, как ни странно, отчаяния у него в этот раз не было. Наоборот, появилась злость, которая его завела и накрутила, словно тугую стальную пружину.

Полдороги от Воробьиногорска до Бугровска капитан просидел молча, изредка отвлекаясь на очередное попадание и так забрызганного грязью УАЗа в очередную выбоину на отвратительнейшей дороге. Шнурков все пытался найти звено очередной логической цепочки, которая, как он был уверен, находилась где-то совсем рядом, но он ее почему-то не замечал.

До родного райцентра оставалось еще километров двадцать, когда вдруг затеял разговор сержант-водитель:

«Товарищ капитан, завтра воскресенье!»

«Ну и что? Не понял я твоего намека, Лапин. Какое к черту воскресенье, если дело «висит»? — разразился тронной речью Шнурков.

«И я к тому же, — спокойно продолжил водитель.— Чтобы свежие идеи появились, нужна свежая голова, а для этого ей нужно отдохнуть. Лучший отдых — только на природе. Вот я, например, предпочитаю рыбалку. Закинешь удочку на любимом месте и ждешь поклевки, а уж если начинает клевать — о любой работе на время забудешь. Так ведь, товарищ капитан?», — обратился он к следователю.

Шнурков собрался было остановить своего шофера-философа, но передумал. Вместо этого спросил (хотелось отвлечься от назойливых мыслей):

«И где ж ты предпочитаешь рыбачить?»

«Ну, любимых мест у меня много, — уже весело, радуясь, что отвлек следователя от не удающейся работы, сказал Лапин. — Обычно езжу на пруды — там природа, родники. Красотища! Самые мои любимые — те, откуда без рыбы не возвращаюсь — Чертова дача, Зюкари, Дукатовский пруд, Низовской…»

«Какой-какой?» — прервал лапинскую тираду Шнурков.

«Да Низовской же. Очень любопытный пруд. Там берет самый крупный зеркальный карп у нас в районе», — охотно объяснил сержант.

«И где же этот пруд находится?» — уже с интересом спросил Шнурков.

«О, это самое любопытное. О Низовском пруде знают не все. Конечно, в селе Низовском народ знает, а вот райцентровские не успели расчухать. Его один фермер запрудил на своей земле и ловить разрешает только знакомым. Да и подъезда к нему нет — неудобьями километра два топать надо. Но красота! А карпы!» — Лапин долго еще мог бы восторгаться, но Шнурков его оборвал:

«А от Низовских болот дорога к нему есть?»

«Конечно. Причем, только там, в самом верховье овражка и пройти к нему можно», — продолжил разъяснения сержант.

«Интересно-интересно, — протянул Шнурков. — А сколько у нас в баке бензина?» — вдруг резко спросил он Лапина.

«Не волнуйтесь, товарищ капитан, все рассчитано, до дому хватит, — а вот уже и Бугровск показался».

«В Бугровск мы не едем, — отрезал Шнурков. — Давай на заправку — и прямым ходом в Низовское».

«Да вы что, товарищ капитан, — взмолился Лапин, — уже пятый час, пока доедем до села, еще час пройдет, темнота скоро!».

«А ты побыстрей — и без разговоров», — жестко сказал Шнурков.

Раздраженный, злой на капитана-начальника, а еще больше — на себя, что затеял разговор о рыбалке, Лапин, тем не менее, заправился быстро, а по трассе прямо-таки летел.

К Низовским болотам они подъехали в 16.45.

«Ну, показывай, где к твоему знаменитому пруду идти», — приказал Шнурков водителю.

Через 20 минут следователь и его провожатый подошли к тому самому месту, где уже дважды побывал Шнурков в ходе расследования монетной истории, месту, откуда неизвестный злоумышленник наблюдал за Золотухиным и Тучковым.

Но, поскольку Лапин об этом ничего не знал, здесь он не остановился, а, свернув вправо, на почти невидимую в еще густой, хотя уже сильно пожелтевшей, траве, тропинку, спустился к ручью, перешел через него и стал подниматься на противоположный склон, не заметив, что Шнурков давно за ним не идет.

«Сержант, сержант, назад», — крикнул ему следователь.

«Все, возвращаемся, а то в темноте дорогу не найдем».

«Спасибо тебе, Лапин, за разговор, за свежую идею, очень надеюсь, из нее будет толк», — сдержанно радуясь, сказал следователь водителю, когда уже с зажженными фарами их УАЗик выбрался на шоссе Низовское — Бугровск.

«Слушай, сержант. Очень важный вопрос задаю тебе. Сейчас, в это время года, вообще рыбу-то ловят? Ходит кто на рыбалку?» — вопросы были заданы, когда подобревший от благодарности Лапин вовсю гнал машину, обрызгивая грязью обочины, гнал, уже снова готовый на разговоры.

«Редко, — только настоящие любители этого дела, а уж на Низовский пруд из местных почти никто и не заглядывает — Серега Головин, фермер, не разрешает — ведь деньги-то на зеркального карпа убухал и надеется от продажи рыбы оправдать свои расходы. Мне-то он позволяет пару-другую карпов поймать, помог я ему однажды, да и к тому же дальний родственник мне — по жене».

Этот ответ одновременно и расстроил, и обнадежил Шнуркова. Расстроил тем, что едва появившаяся надежда найти злоумышленника снова стала угасать. Обнадежил же тем, что возникала фигура возможного свидетеля — хозяина пруда.

На утренней планерке в РОВД (хотя было воскресенье, начальника милиции это не остановило) следователь доложил Томину обо всем, о своих предположениях и плане действий на ближайшее время.

«Ну что ж, последняя серия, — почти обреченно сказал начальник РОВД, — попробуй и этот шанс», — но внешний вид Томина говорил, что он уже не верит в удачный исход дела.

В 10 утра капитан Шнурков — с тем же водителем (Лапин упросил напарника поменяться с ним сменами, очень хотелось сержанту лично участвовать в деле, которое, благодаря ему, получило дальнейшее развитие) были на Низовском пруду. Фермер Сергей Головин готовился к очень важной процедуре — частичному спуску своего пруда с зеркальными карпами — и потому визит милиционеров его не очень обрадовал:

«Завтра покупатели за рыбой ко мне приедут, а вы мне вопросы задавать приехали. Ну ладно, что нужно-то?».

Когда же Шнурков попросил его вспомнить, ловил ли кто рыбу на его пруду за последнее время, Головин с небольшой заминкой сказал: «Никому за последние две недели ловить свою рыбу я не разрешал».

«Сергей Алексеевич, ай-я-яй, а Вы знаете, что бывает за дачу ложных показаний?» — укоризненно сказал Шнурков.

Головин — здоровый, сильный мужик, с красными от холодной воды руками, смутился:

«Да был у меня, наш, деревенский, только он давно в Москве живет, а летом иногда мать навещает. Сосед он мой по Низовскому — Рябов Владимир. С неделю назад, когда узнал он, что в моем пруду зеркальные карпы, упросил меня, и я ему разрешил, сколько сможет, на удочку поймать — все забрать с собой в Москву. Пришел раз — двух карпов килограммовых выловил, собирался и на следующий день придти. Но я его ждал, ждал, да так и не дождался. А вечером от матери его узнал, что он срочно собрался и уехал в Москву. Мать сказала — позвонили ему по телефону, по мобильному — он и уехал.

Адрес сына Нина Петровна Рябова дала охотно, долго рассказывала, какой он у нее замечательный и любящий мальчик (мальчику, правда, уже за сорок — но это ничего). На вопрос, чем занимается в Москве Владимир Рябов, сказала, что работает машинистом в метро.

Когда взбудораженные первой радостной за последнее время вестью Шнурков и Лапин возвращались к УАЗику, им пришлось снова спускаться к ручью «Гремячий колодезь» (так называли его местные). Шнурков первым перешел через него по узким бревнышкам, а когда на эти бревнышки вступил сержант, откуда-то снизу, со стороны болотных зарослей, с шумом вылетели шесть жирных уток, вылетели так низко и так близко, что отреагировавший на их появление Лапин потерял равновесие на шатком мостике и свалился вниз. Падение с метровой высоты вышло мягким и сочным, а грязные брызги, вылетев из-под массивного тела сержанта, очень компактно разместились на брюках и куртке Шнуркова.

Все произошло так быстро, что никто из двоих и «охнуть не успел», а проклятые утки прямо-таки растворились на горизонте.

Воды в ручье было немного, а вот ила (болото — ведь рядом)… В общем, когда капитан помог сержанту выбраться наверх, на Лапина было страшно смотреть: отдельные сухие пятна на милицейской форме превратили ее в маскировочную. Садиться в автомобиль в таком виде водитель не стал, и потому ему пришлось раздеваться и полоскать одежду в роднике (а температура в нем была никак не выше четырех градусов по Цельсию).

Оставшемуся в трусах и майке Лапину Шнурков отдал свою куртку, и тот, стуча зубами, забрался на заднее сиденье. Сам капитан сел за руль и вместо Бугровска заехал вначале в Низовское, постучав в двери первого дома на окраине.

Бабулька, открывшая ему дверь сразу же, не спрашивая, испугалась так, что беспрепятственно пропустила Шнуркова вовнутрь. Капитан понял, что попал куда надо. Специфический запах свекольной браги и крепкого самогона вовсю гулял по небольшой кухне.

«Мамаша, — обратился Шнурков к бледной и потерявшей дар речи женщине, — налей нам литровку своего средства и найди какое-нибудь одеяло».

Просьба была выполнена с космической скоростью. С пластиковой бутылкой в одной руке и одеялом в другой следователь вышел из дома бабули, которая так и не сумела за это время ничего сказать.

Пол-литра самогона Шнурков потратил на оттирание посиневшего Лапина (в избу тот так и не захотел идти), а половину оставшейся части капитан почти силой заставил сержанта проглотить. Водитель среди младшего милицейского персонала славился тем, что не пил вообще, а тут пришлось глотать столько отвратительного пойла. Однако одновременное наружное и внутреннее воздействие сказались очень быстро, и уже через 10 минут, завернутый в большое лоскутное одеяло, Лапин уснул, растянувшись на заднем сиденье УАЗика.

Когда к 8 часам вечера Шнурков подъехал к дому Лапиных, его встречало на улице все многочисленное семейство сержанта: жена, теща и трое детей. Чтобы их не напугать до выгрузки тела, следователю пришлось прочитать целую лекцию о том, на каком важном задании находился старший сержант, и как он блестяще с ним справился.

Вернувшись в свою квартиру, Шнурков для начала постирал свои брюки и куртку. Повесил их для сушки на кухне.

Спал он плохо, бегал на кухню, проверял одежду, но, несмотря на все усилия, досушить выстиранное утюгом следователю не удалось: ни брюки, ни куртка так и не просохли.

Пришлось Шнуркову идти на планерку в парадном мундире, и когда его увидел дежурный, капитан Солопов, то оторопел:

«Шнурков, у нас что, День Милиции или тебе за орденом ехать?»

Однако следователь гордо прошагал мимо и зашел для доклада к Томину:

«Иван Ильич, у нас есть след и шансы».

И далее Шнурков подробнейшим образом рассказал все начальнику, не забыв упомянуть, какой молодец сержант Лапин.

Районный прокурор дал ордер на обыск дома Рябова в Низовском, что привело Нину Петровну Рябову в состояние, близкое к обмороку. Никаких монет в доме найдено не было, а вот болотные сапоги того самого размера обнаружились. Экспертиза показала: «Они, они, родненькие!»

Рапорт Томина ушел в УВД, а оттуда полковник Папашин обратился уже к столичным коллегам.

Их визит к Владимиру Рябову оказался как нельзя более своевременным: при обыске у него были найдены 10 золотых монет, из числа похищенных у Золотухина и Тучкова.

В течение недели Рябов никаких показаний не давал, а потом «поплыл», назвал своих сообщников, напарников по «разводке лохов» (эта компания работала на вокзалах, занимаясь мошенничеством, а тут вдруг «госпожа удача» им улыбнулась, вот и рискнули ребята).

Эти двое — Иван Серов и Алексей Глазов — оказались пошустрее и успели сбыть часть украденного и истратить полученные деньги. Но в результате оперативных мероприятий удалось в течение месяца отыскать 25 монет, хотя 8 штук исчезли бесследно.

(Правда, Шнуркову чуть позже конфиденциально сообщили, что монеты эти, якобы не найденные, видели в частной коллекции одного генерала из МВД).

Капитан Шнурков за начальника немного порадовался, а свою премию в размере 1000 рублей потратил на коньяк (себе) и торты (жене и детям Лапина).

Что касается Золотухина и Тучкова, то они — после длинных хлопот — сумели-таки получить приличную сумму за найденный ими и как будто бы отданный государству клад.

Тучков купил себе новое «навороченное ружье», а Золотухин, как и планировал, почти все деньги отдал дочери — на ее будущую учебу.

Александр Полынкин
2004 год