Анатолий Внуков. Воспоминания. I

Виктору Внукову, малоархангельскому поэту, журналисту, в 2013 году исполнилось бы 80 лет. Он рано ушёл из жизни, но после Виктора остались его стихи, чистые и светлые. Очень жаль, что малоархангельцы мало знают имя этого поэта. При жизни Виктору Внукову не удалось выпустить книгу своих стихов. Анатолий Кузьмич Внуков написал воспоминания о брате, своей семье. В книгу воспоминаний войдут и стихи поэта.

Помним всегда

Внуков Виктор Кузьмич родился 18 августа 1933 года в деревне Подкопаево Малоархангельского района Орловской области в семье крестьянина.

Начальную школу закончил в д. Подкопаево, затем учился в с. Луковец. После службы в армии самостоятельно изучил программу 9-10 классов. Первые заметки и стихи были напечатаны в газете «Фрунзовец» Туркменистанского военного округа.

С 29 июня 1957 г. по 25 октября 1958 г. работал в редакции Макеевской многотиражной газеты «За график цикличности».

По вызову редактора райгазеты И. Агаркова переехал в Малоархангельск. Здесь с 1 ноября 1958 г. выполнял обязанности завотделом писем.

Умер Виктор Кузьмич 18 июня 1982 г.

Семья

Отец Внуков Кузьма Леонтьевич, 1905 года рождения, погиб в борьбе с фашистскими захватчиками. Мама, Елизавета Кузьминична осталась с четырьмя детьми, сыновьями Иваном, Виктором, Анатолием и дочерью Валей. Дом был маленький, с русской печкой и плетнёвыми сенями. Перед войной отец не успел его достроить, да и не из чего был. Вот он и оплёл из хвороста. Пара стропил стояла непокрытыми. В доме было холодно и голодно, обуть нечего. До войны в, в 33-м и 38-м годах наш домик горел. Мама утверждала, что во второй пожар я её спас ( а мне было два годика). Она хлопотала у печки, я открыл дверь и залопотал: «Мама, дим-дим». Даже выговаривать правильно слова ещё не мог. Мама схватила меня и выскочила на улицу через огонь. Мы остались, в чём были. Папа прибежал с поля, увидел нас и перекрестился: слава Богу все целы.

Нас взяли на квартиру, а папе пришлось трудиться на торфоразработках под Москвой, чтобы накопить на домик. Приезжал на какое-то время, работал в колхозе. В колхозе были неурожаи, и на обед взять с собой было нечего. Мама рассказывала: свеколку заверну в тряпочку и в карман ему суну. Картошка была очень мелкая, как желуди, мама её чистить не успевала.

Потом нас взяла к себе бабушка Аниса, папина мама. Виктор с детских лет был выдумщиком. У него были смекалка и находчивость. Недаром Виктора прозвали Кутузовым. Раз со старшим братом он спрятался в короб (большая ёмкость из хвороста, чтобы возить на дрогах корма) и заснул там. Искали их долго, пока один дедушка не откинул брезент и не увидел их.

Маме с нами было трудно. Когда папа приходил с работы, мы уже спали. В 40-м году родилась дочка Валя. Мама вспоминала: бывало отец придёт с работы, бросит на шалаш погреба косу, через окно помашет рукой и приговаривает: «Валя, Валя!» Гулял папа и со мной. Остались в памяти большой сад с ароматными яблоками и цветущий луг.

Когда началась война, папа был на торфоразработке.За неделю до призыва папа приехал домой, начал достраивать хату, плёл плетни по размерам стен. Ему помогали мужики, поднимая и притягивая их к столбам. Отца призвали 7-го сентября. Как в тумане вспоминаются моменты. От дома шли толпой. Рядом с папой мама, Ваня, Витя. Я с бабушкой Анисой. Ваня просил привезти с войны ножичек, Витя — велосипед, а я плакал, ничего не просил. Бабушка дала мне большую грушу, чтобы успокоить. Под горой меня силой оторвали от отца. Я просто ревел. В ручье попался проржавевший кузнечный гвоздь. Я исковырял грушу и бросил. Спустя годы мы с мамой шли из с. Луковец, и мама показала, где она в последний раз распрощалась с отцом. Много раз приходилось мне ходить из Малоархангельска в Подкопаево на выходной день (тогда он был один), всегда останавливался и представлял нас вместе. Папа не вернулся. Не привёз детям ни ножичка, ни велосипеда. Но память об отце осталась на всю жизнь.

Позже Виктор напишет: «Глина, вбитая в пазы, не сразу высыхала. Отец ушёл в огонь войны, штыки искали тоненькое сало».

Немцы

Когда пришли немцы, то тащили всё. Даже отымалку, тряпку, которой вынимают из печи чугунки. Немцам было холодно, они заматывали головы и ноги. Были смешные и очень злые. Ковыряли штыками в поисках съестного. Лазили даже на потолок, но на нём кроме мякины ничего не было. Хватали нас за шею и лопотали: «Зина-зина». Виктор догадался, что им нужен корм для лошадей. Но его не было. Немцы поворчали и ушли. Зато пришли новые. В сенях они поставили лошадь, мы сидели в погребе, жили в ожидании беды.

Зима. Холод страшный. Окна замёрзли, на стёклах снег. В ведре вместо воды лёд. Стены переливаются каким-то мелким серебром. Я любовался, мне было интересно смотреть. Потом понял, что они тоже промёрзли, и на них образовался иней. Немцы пожгли всё деревянное: табуреты, скамейки, сундук, лестницу высокую чуть ли не до вершины крыши. Лестница была прочная, тяжёлая. Когда немцы её рубили, у меня сердце щемило. Не осталось отцовой памяти — всё пожгли. Мама обо всём утраченном сильно переживала. Хорошо хоть заранее спрятала кое-какие вещи на печке. На печке мы так и сидели. И тогда не задумывались, почему немцы нас не беспокоили, позже узнали, что немцы боялись вшей и клопов. А мы были в волдырях от клопов и очень чесались. Немцы глянут, что мы чешемся и быстрей из хаты.

В хате ничего нет, холодно. Помню, я не помещался на печке вдоль и меня клали поперёк, в ноги. Братья вытянут ноги, прижмут меня к стене. Мне и дышать нечем. Тогда я начинаю щекотать их подошвы. И начинается велосипедная гонка. Кого больше щекочешь, тот больше работает ногами. Проснёмся, подымем смех среди ночи. Я спал на овчинке. На ней было хорошо, тепло, но скоро совсем не мог заснуть, так меня кусали. Мама осмотрела меня, увидела, что я весь в волдырях, будто кто крапивой отстегал. Получается, все паразиты перешли в овчинку, и мама сожгла её в печке.

Как-то в хату пришёл здоровый верзила немец. Не снимая автомат, направился к конику — лежанке перед печкой в виде постели, лёг и захрапел. Мы, как обычно, лежали на печке. Мне захотелось по нужде, я полез с печи, наступил на него. Немец как вскочит, поднял автомат, клацнул затвором и закричал. До сих пор вспоминаю этот крик и перекошенное лицо. Очень было трудно терпеть и дрожать от страха. Другой случай. Я гулял по тропинке около рва и огорода. А сзади ехал немец на мотоцикле и задумал со мной поиграть. Я бегу, он за мной. Сердце у меня билось быстро-быстро, чуть не выскочило из груди. Хорошо, что я заметил лазейку между кустов и нырнул туда. Немец захохотал и поехал дальше. А если бы я упал, то немец наверняка переехал бы меня. Я долго лежал и ждал, когда восстановятся силы. В это время на выгоне около школы немцы играли в футбол. Мяч залетел на крышу и прокололся. Я побежал по тропинке домой и радовался, а чему, сам не знал; то ли, что остался жив, то ли, что у них мяч прокололся.

Помню, сидим в погребе вокруг мамы, как цыплята, а над головой воет и грохочет. Мама крестилась сама и крестила нас. Мы вышли из погреба, когда всё стихло. В нескольких местах горели или догорали дома. Мы услышали протяжное «Ура!», увидели советских солдат. Люди выходили из укрытий, бежали к солдатам, обнимали их. Это было перед Днём Красной Армии в 1943 году. Немцев от нас гнали всё дальше и дальше в их собственную берлогу.

Трудное время

Трудное время продолжалось, есть было нечего, все запасы забрали немцы. Через Подкопаево прогнали большое стадо коров, многие животные были слабые, с трудом передвигались. Одну клячу предложили маме. Офицер сказал: «Бери, хозяйка. Резать жалко, ведь она симментальской породы». Мы рвали траву, где только можно. Из рук давали корове есть. Бурёнка наша повеселела, её назвали Любкой. Корова была светлой масти, хвост метёлочкой, пушистый, будто расчёсанный. Люди говорили, что её любит хозяин. Покажется смешным, но это так. Корова всегда была чистой, хотя подстилки, как таковой, у неё не было. Приплод приносила зимой, обязательно под Рождество. Мы очень любили коровку, называли её кормилицей. Бывало, гладим, а она стоит, вытянув шею. Молока Любка давала не очень много, но оно было жирное. Благодаря Любке мы остались живы в неурожайные 46-47 годы.

Доходило до того, что совсем нечего было в рот взять. Хорошо, что был лук. Помню, мама дала всем детям по луковице и стакану молока, себе ничего не оставила. Мама начала говорить что-то смешное. Виктор посмотрел на маму и сказал: «Ты хитрая, а есть всё равно хочется», Это было в зимнее время. Летом становилось легче. Поели весь щавель в округе, конёвник, лебеду. Потом Виктор начал приносить ракушки (раньше из них делали пуговицы). Внутри ракушек были моллюски. Мы их доставали, промывали, заливали водой и варили. Нам казалось это необыкновенно вкусно. В таком же положении тогда находились многие: пухли, словно покрывались каким-то мхом, теряли силы, падали, умирали. Как сейчас вижу: полулёжа сидит на земле пожилой человек и просит колосок у старшего брата Ивана. — Ты молодой, говорит, сходишь на поле, а у меня ноги не идут. У колоска ещё не было зерна, а только молочко. Когда начали наливаться зёрна, Виктор разводил костёр и обжигал их. Зёрна разбухали, становились румяными, ароматными. Из буртов выгребали гнилую картошку, дрались за неё, распихивали друг-друга. Оладушки из неё хороши были горячими, а когда остывали, становились твёрдыми, один крахмал сверху.

По домам ходили люди из других деревень в поисках детей для усыновления. Маму очень просили, чтобы она отдала кого-нибудь из нас. — Ведь тебе легче их прокормить будет — говорили они. Мама наотрез оказалась. «Помирать будем, а вместе! Муж вернётся, что я ему скажу?» Она всё надеялась, что папа придёт, но он не вернулся.

Хорошо помню 9 мая 1945 года. Наш домик и домик бабушки Анисы находились в центре деревни. Между рекой Сосной и домами было что-то вроде островка. В центре школа и медпункт (раньше изба-читальня). Кругом свободное пространство — выгон. Здесь пастух по утрам собирал скотину. На выгоне мы играли в лапту, выбивало, городки, устраивали танцы. Все мероприятия проходили на выгоне. Школа мне казалась огромной — высокой, с большими окнами, просторными классами, всегда чисто выбеленная. В ней учились до четвёртого класса. Пятое мая был особенным днём. На небе ни облачка, слышалась гармошка, бегали ребятишки. Женщины разоделись, вытащили лучшую одежду, какую смогли сохранить. Одни плясали, выбивая каблуками под такт гармошки, лились частушки. Другие плакали, хватали себя за волосы, метались из стороны в сторону. И тут услышали крик: «Егор Мишетин идёт!» Я обернулся и увидел, как к нам приближается солдат, усталый, с трудом передвигая ноги. На нём были выгоревшие, порванные брюки, сбитые сапоги, гимнастёрка болталась, за спиной небольшой рюкзак. Эта неприглядная картина солдата, возвращающегося с войны, запомнилась очень ясно.

Как-то раз я прислушался, о чём громко разговаривает Виктор с мужчинами. «У нашей хаты был переодетый в гражданскую одежду солдат. Спрашивал за немцев. Я сказал, что в нашей хате их нет, а на мосту стоят часовые. Человек ничего не сказал, только потрепал мне голову. Потом уже пошли разговоры по деревне, что часовых сняли без шума».

Прошло много лет, и я спросил Виктора, почему же он мне тогда ничего не сказал. «Ты был маленький — несмышлёныш. Мог похвастаться, проговориться, тогда всей нашей семье бы конец». Я согласился с братом. Не зря всё же его прозвали Кутузовым. Он был очень смекалистый, сообразительный.

Помощники

Иван был хворым с детства, больше находился около мамы, помогал ей присматривать за сестрёнкой. Качал её в люльке и приговаривал: «Золотая, непростая». Виктор научился плести плетушки и севалки. Плетушки использовали вместо ведра для подбора картофеля, в них сажали наседок, в больших носили корм скотине. Виктор научил этому ремеслу и меня. Приготовил заранее всё необходимое, строго сказал: «Смотри и делай сам», Сначала у меня не получалось. Трудно было загнуть котелку. Сил не хватало, чтобы соединить концы, удержать и связать их. Потом всё получилось, я справился с этими премудростями. С севалкой было сложней. Лозу нужно было разодрать вдоль, чтобы одна половина не оторвалась от другой, потом очистить ножом древесину. Сделать это равномерно, чтобы была не грубой, а обвивалась вокруг пальца, не ломаясь. Работа была очень трудоёмкой. Севалка так называлась не зря, эту посуду использовали для сева. На внешних сторонах по бокам делали ушки, вставляли ремень пошире, чтобы меньше тёрло шею. Насыпали в севалку зерно и шли сеять. Теперь этого никто не знает. А в те годы только так и сеяли. Узнав, что мы умеем плести, нам начали давать заказы из других деревень, мы зарабатывали краюху хлебу или кусок сала.

К концу зимы корм для бурёнки обычно заканчивался. Мы с Витей шли в поле к скирду соломы, вытягивали клоки, ссучивали их в перевясла. Ходили за четыре километра. Бывало, насучим много, не в подъём. Витя мне поможет поднять, а сам пыхтит, пыхтит, еле-еле поднимет. Витя говорил, что останавливаться нельзя, а до дома далеко. Если остановимся, сбросим груз с плеч, уже не поднимем. Дома скинем с себя перевясла и ещё долго стоим на месте согнутые.

Запомнился мне большой разлив воды. Из дома вышли по морозцу, а когда набрали соломы, пригрело солнышко, снег ослаб. Потекли ручьи. На пути много ложбин. Воды становилось всё больше. На ногах галоши, называемые шахтёрками, ноги сырые. Тогда Витя говорит мне: делай, как я. Он кладёт в воду пук соломы, наступает на него, затем другой, а первый пук подбирает. Так мы преодолели ложбины, домой пришли мокрые. Мама велела нам разуться, достала из печки чугун горячей воды, вымыла нам ноги, дала попить горячего чаю и положила на печку. И мы не заболели.

Летом работы было много для всех. Кто корм для коровы заготавливал, кто топливо, кто охранял огород от птицы и скотины. Веточки, палочки, сухая грубая трава не пригодная для корма, шли на топливо. Мы подбирали щепки на берегу Сосны. Коровьи лепёшки, хорошо просушенные, горят как торф. Когда мы повзрослели, волнений у мамы прибавилось: она переживала, что далеко мы уходим от дома за кормом или топливом. Лесов, посадок не было. А были места, где из-за оврагов ни вспахать, ни посеять. Старшие братья Иван и Витя поехали косить. Накосили травы, увязали, воткнули косу в возок и поехали. Набежала тучка, полил дождь, загремел гром. Братья позже рассказывали, что им казалось, будто совсем рядом страшный треск и разрывы. Пастух, пасший невдалеке стадо, хорошо видел, как от тележки пошёл дым. «И не знал, что делать», — говорил он. Дождь закончился внезапно, всё стихло. Ребята остановились, чтобы передохнуть, глянули на возок, а там изуродованная коса. Косу решили выбросить, а маме сказать, что потеряли. Но пастух в подробностях всё описал маме. Хорошо, что оба брата тянули за оглобли. А если б один подпихивал сзади. Страшно подумать, что бы было. Мама слегла от расстройства. Пила валерьянку и приговаривала: «Спасибо, Господи, что сохранил моих деток».

Ведь этот случай был для нас не первым. После войны маме кто-то дал гусёнка. За лето он вырос в зрелую гусыню. Мы мешками носили для неё молочник. Весной она забеспокоилась, вырвалась на волю к другим гусям и только вечером возвращалась домой. Потом гусыня начала нестись. Мы были голодные, но яичек не трогали: мама не велела. — Из этих яичек выведутся пушистые гусенятки, — сказала мама, — вот только куда их посадить? Виктор решил сплести плетушку и пошёл на ров. Это отец посадил по всей длине огорода ракиты. Из них мы делали держаки на лопаты, вилы, косы, чапельники, ухваты. Папа мечтал вырастить на слеги и столбы возле дома, но немцы всё вырубили, чтобы укрывать технику от наших самолётов. После порубки пошли молодые побеги, их мы срезали. Вдвоём с Виктором мы сделали плетушку, в неё мама и посадила гусыню. Через положенное время вывелись двенадцать гусенят. Когда гусенята подросли, Виктор начал гонять их туда, где были ферма и конюшня. Там пасла свою живность целая ватага ребятишек. Когда нам было холодно, мы разводили костёр. Однажды Витя прибежал домой и кричит, давай скорей картошку, печь будем. Мама на речке полоскала бельё, удержать нас было некому, и мы все четверо побежали печь картошку. Кто-то предложил разжечь костёр в ямке. Сначала было хорошо и весело. Ребята прыгали через костёр, ждали, когда испечётся картошка. Жгли всё, сухую траву, куски гнилой древесины. Иван принёс большую охапку колок. Костёр разгорелся сильно. Стало жарко и мы отошли, образовав большой круг. И тут ухнуло! Стало тихо. Ребята не кричали и даже не разговаривали, но у них почему-то шевелились губы. Я чувствовал звон в ушах и ломоту в голове, губа одеревенела, рука болит. На меня показывали пальцами. Провёл рукой по лицу — кровь. Заныл левый бок. Пока дошёл до дома несколько раз останавливался и вытирал лицо. Это произошло 19 мая 1945 года. Ранение небольшое, а чувствовал себя неважно. У меня были задеты бок, рука выше локтя, большой палец, край губы и лоб под волосами. До сих пор ощущаю там «фасолинку». Ивана ранило серьёзней, недалеко от сердца. Виктору стесало немного подбородок и кончик носа. Попали только мы, трое братьев, держались-то всегда вместе.

Мама тогда перенесла большое потрясение. Ведь известие о беде ей сообщили раньше, чем мы вернулись домой. Её племянник Коля Астаров сразу после взрыва побежал на речку и выпалил: — Тётя Лиза, ваших ребят ранило, а Иван, наверное, умрёт. Мама так и выпустила из рук вещи, которые полоскала. Коля привёл её домой. Мы лежали, как в лазарете. Нас проведывали все мальчишки и девчонки. Мы быстро выздоровели, а ведь были случаи и со смертельным исходом. Без войны погибали молодые ребята. Разряжали мины и снаряды и глушили рыбу.

Один парень с выселок Верхние дворы два километра нёс на себе противотанковую мину. Начал разряжать её на огороде и его разнесло по всему огороду. Под Мисайлово на Сосне несколько мальчишек вздумали глушить рыбу снарядом. Одни с одной стороны реки, другие — с другой. Все мальчики погибли, их собирали по кусочкам. В ближних домах выбило стёкла. У нас за Лучками под Костюхиными тоже глушанули. За рыбой пришли несколько человек, а бросать гранату всем боязно. Выискался смельчак Иван по прозвищу Филат. Все попрятались, и он остался сам себе командир. Граната взорвалась над водой. Ивану оторвало по локоть руку, выбило глаз, изуродовало лицо. Он остался калекой, в колхозе работал сторожем, но даже мог косить. Был хороший пловец и ныряльщик. На любую глубину нырял за рыбой. Под Мисайлово в крутом берегу под водой были норы, и крупная рыба в них заходила. Иван доставал оттуда рыбу. Многие пробовали, но ни у кого не получалось.

Пастухи

Мы пасли скот. Сначала пасли овец с козами, но козы очень бодают овец. Коз тяжело пасти, я пас их одно лето, еле выдержал. Овец проще, они держатся вместе, а в жару стоят, друг за другом прячутся. Ещё проще коров. Пригонишь их на стойло — хозяйки их подоят и меня чем-нибудь угостят. И волк коров не берёт. Я сам видел, как они гоняли волка, норовили насадить его на рога. С коровами я ничего не боялся. А когда пас овец, пришлось столкнуться с волком. Я часто хлопал кнутом, орал до хрипоты и отстоял овец. В другой раз волк таки задрал овцу. Пришлось объясняться с хозяином. Нелегко было весь день с утра до вечера ходить за стадом, с ног валился от усталости. Иной раз засыпал, не дождавшись ужина. Люди по-разному относились. Одни жалели, другие говорили: нанялся — продался. Получал я и угрозы. Однажды баранчик забежал не в свой хлев. Я это хорошо видел. Овец всех я различал по походке, по шерсти, по привычкам. И я не мог доказать, что баранчик зашёл в чужой двор. Девчушка клялась-божилась, что только своих овец запустила. Мне никто не верил. Хозяин барашка ругался, кричал, обещал сжечь нас всех вместе с хатой. Мама переживала, ночью не спала, просила, чтобы я сказал правду. Я ей повторял, что своими глазами видел, как ягнёнок заскочил в чужой двор. Целую неделю мы были в испуге. У меня пропал аппетит, хотя есть особо было нечего. На восьмой день мама принесла мне обед, сама весёлая. Погладила меня по голове: — Нашёлся ягнёнок. Хозяйка полезла в погреб, а там на неё два зелёных огонька уставились. Она из погреба выскочила, толком объяснить ничего не могла. Пошли мужчины с фонарём, глянули — ягнёнок. Еле на ногах стоит, шатается. Осмотрели стены и заметили дыру в плетне. Ягнёнок со двора в дыру и пролез, упал в открытый погреб. — Как нарочно всё необходимое было в доме и в погреб мы не лазили, — объяснила хозяйка.

Начали помаленьку восстанавливать колхоз: фермы, свинарник, телятник, кузницу, конюшню. Ребятишки тоже помогали. Кто постарше пахали землю на волах. Совсем маленькие скородили с матерями на коровах. Я тоже водил нашу Любку, а мама управляла. Как-то корова заупрямилась, не стала подчиняться, стала метаться из стороны в сторону. Я дёргаю за обрать, направляю, чтобы не сделать огреха, а Любка металась-металась да и наступила мне на ножку. Сильно разодрала кожу, ведь я был босиком. Тогда многие так ходили, кто привык, а кому нечего было обуть. Хорошо, что пашня была мягкой, ножонка ушла в землю и не было перелома. Мама порвала фартук, перевязала ногу, Любка отдохнула и мы продолжили скородить.

Потом в нашу деревню приехал трактор. Маленький, а задние колёса большие, со шпорами. Тракторист сидел на возвышении, на железном сидении. Комбинезон чёрный, весь блестит от грязи, копоти и масла, только радостно сверкают глаза. От руля через весь трактор проходит металлический стержень, а к передним колёсам идут кулисы. Прыгает трактор по кочкам, вертятся кулисы туда-сюда. И тракторист взлетает вверх. Пропахал кружок, остановил трактор, заглушил и полез в толстое брюхо машины. Немного повозился, закрыл люк и снова начал пахать. Спустя годы я узнал, что на коленвалу тракторист подтягивал вкладыши. Они, когда подтирались или ослабевали, стучали. Вот и приходилось трактористу часто подтягивать эти железки. Трактор назывался «Удик».

Учёба

В 1945 году пришла пора учиться. Школу после войны отремонтировали и открыли. Виктор нашёл металлический чемоданчик, с боков звёзды, полукруглые углы с откидной крышкой. С этим железным портфелем и пошёл в школу. Учебников, тетрадей у него не было. У других мальчишек были настоящие портфели, учебники, карандаши. Учительница Вити Варвара Сергеевна Панарина принесла всё необходимое к нам домой. Как и чем расплачивалась мама, не знаю. Учительница была строгой, требовательной, у неё не было кисти правой руки, Варвара Сергеевна писала левой и очень красиво. Виктору знания давались легко.

Пришло время и мне идти в школу с таким же железным портфелем. Моей учительницей была молодая и красивая Марфа Григорьевна Русанова. Она жила недалеко от нас. Мы её всегда встречали, когда она выходила из дома в школу, забирали у неё книги, сумку, приносили в класс. Мы её уважали и любили. Марфа Григорьевна была спокойная, никогда не кричала. Говорят, что учительница вторая мама. И мы относились к Марфе Григорьевне, как к матери. В четвёртом классе глубокой осенью я заболел, сильно простудился из-за того, что ходил в школу босиком, а было уже холодно. Идешь, бывало, обернёшься, а все ступки на земле видны. Сядешь за парту, и ноги друг об дружку греешь, и есть хочется. Всю зиму проболел. Весной, когда пошли ручьи, я вышел на улицу, меня увидела Марфа Григорьевна.

— Толя, четвёртый класс выпускной, — сказала она, — тебе надо его непременно закончить.

Я начал отказываться, говорить, что много пропустил, но учительница стояла на своём. Она дала мне билеты и велела выучить. И я, благодаря Марфе Григорьевне, в 1948 г. окончил Подкопаевскую начальную школу. Теперь надо было ходить в школу в село Луковец, четыре километра в один конец. Обуть, надеть нечего. Пришлось пастушить. Мне было тогда 12 лет. Старший брат Иван окончил два класса. В третьем из-за болезни не смог учиться и бросил школу. И с тех пор на вопрос, сколько он закончил классов. Иван отвечал: килограмм. Как-то был он в одной семье, там читали книги, спорили о датах. Иван поправлял, говорил, это было тогда-то. Хозяйка удивилась, спросила: — Иван, сколько ты классов закончил? Он ей отвечает: килограмм. Хозяйка опешила, промолчала. Потом говорит: а всё-таки. Вмешался муж: в килограмме 2,5 фунта, значит 2,5 класса и окончил.

Иван хотя мало учился, а запоминал много, даже Виктор удивлялся его памяти.

Мой брат Виктор

Виктор ещё в начальной школе любил стихи Твардовского. В праздники читал их для жителей деревни. Народу была полна школа, стать негде. Всем хотелось послушать. Мне запомнились слова:

И на немца, на верзилу
Он с размаху сел верхом.

Виктор так смешно это изображал, что все покатывались со смеху. Виктор окончил начальную школу с отличными оценками. А чтобы ходить в Луковец, нужны были учебники, одежда, обувь. И Виктор придумал. У нас за деревней была дорога на с. Дровосечное Курской области. Дорога называлась большак. На этом большаке водилось много сусликов. Виктор отливал их водой, снимал шкуру. На повозке в деревню приезжал тряпочник, он собирал всё: тряпки, железо, покупал и эти шкурки. Виктор скопил денег, купил учебники, тетради, раздобыл ботинки. Сверху они были хорошие, а снизу протёртые, подошвы поломаны. Виктор нашёл галоши, так и ходил в школу. Реже он стал принимать участие в беззаботных играх, чаще сидел за учебниками, что-то писал. А если мы мешали, то уходил с книгами и тетрадками за ров, в кусты и там занимался.

Очень мне запомнились несколько моментов. Однажды мы собрались на выгоне возле школы и резвились. Пробегал мальчик, небольшого роста, худенький. Он жил в ветхом домике, стены которого уже начали разрушаться. Рядом жила одинокая бабушка, её звали Солоха. Виктор глянул вслед мальчику и сказал:

За Солохой домик глиняный.
Там живёт пескарик длинный.

Пескариком дразнили того мальчика. Казалось бы, что особенного: пескарик, Солоха, домик глиняный. Но как Виктор умел сказать, подметить. Другой случай. У нас была девочка пухленькая, как из теста выпеченная, её звали Колобок. Вот она стоит в центре круга мальчишек и девчонок и. слегка касаясь каждого, считает:

А-ты, баты, шли солдаты,
А-ты, баты, на базар.
А-ты, баты, что купили?
А-ты, баты, самовар.

Виктор говорит: — Давай я посчитаю. И вот, что у него получилось.

А-ты, баты, шли солдаты,
А-ты, баты, на восток.
А-ты, баты, кто считает?
А-ты, быты, колобок.

Как и в первый раз раздался дружный хохот. По деревне прошёл слух, что уезжает мальчик Иван, его дразнили Прон. Жили бедно, отец погиб, вот они с мамой решили переехать поближе к родственникам. Как обычно ребята собрались на выгоне. Виктор и говорит:

Уезжает наш Иван,
И причалил уж паром.
Сейчас руку я подам,
До свиданья, Ванька-Прон.

Прону стих не понравился. Он долго злился и приладился кидать камнями по стаду овец, которое я гонял по большаку в поле. Сначала я не мог понять, отчего шарахаются овцы. А это Прон прятался за углом своего дома с камнем в руках.

Разлив

Был у Виктора случай с большим риском для жизни. Как-то у нас гостила тётя Аня. После нас отправилась к родственникам в Медведево. А дело было в начале весны. Туда тётя прошла через мост, уже начался разлив, вода прибывала. Лёд стоял на реке, потом поднялся, он ломался об мост, превращаясь в льдины. Река вышла из берегов. Залила мост и отрезала жителей друг от друга. Мама заволновалась. Гостья за два километра за разлившейся рекой. А ведь ей надо уезжать. За ночь подморозило, вода в реке опустилась, лёд остановился. Ночью Виктор по льдинам перешёл на другую сторону реки и отправился в деревню за тётей. Идти было недалеко, но он там никогда не бывал и не знал, в какой дом заходить. В деревнях все знают друг друга по двору. Фамилию спросишь, плечами пожмут, мол, и не знаем таких. Виктор подумал, что тётю будут на прощание угощать, а значит нужно смотреть, где топится печка. И заметил над одной из хат дымок из трубы. Пришёл на дым, а там хлопочут, ставят на стол угощение. Виктор торопил тётю и не напрасно. Когда подошли к реке, уже развиднелось, вода бурлила подо льдом. Виктор крикнул: — тётя Аня, скорее! Он вперёд, она за ним. Там, где ступали, лёд уже качался, между льдинами виднелась вода. Осталась последняя льдина, она сильно шаталась. Виктор перепрыгнул на другой берег и протянул тёте длинную палку. Тётя перебросила вещи, прыгнула на льдину, та под её тяжестью треснула, но Виктор успел дёрнуть за палку, и в одно мгновение тётя оказалась на другом берегу. По месту, где ещё минуту назад была переправа, проходили льдины.

На выдумки хитры

Игрушек у нас никаких не было. Вместо машин мы двигали по песку обломок кирпича. Хотелось покататься на лыжах, на санках, на коньках. Но этого тоже не было. Виктор как-то смастерил себе саночки, но в первый же день привёз с горки поломанными. Взрослые ребята навалились, поехали и поломали. Хотел лыжи, подобрал две слежки из ракиты. Рубил-рубил топором, а топор тупой и выщербленный. Кое-как «обглодал», приладил ремешки, пошёл пробовать, как они будут ехать, пытается двигать ногами, «лыжи» ни с места. Виктор походил-походил на «лыжах» и вернулся в хату. Стал мастерить коньки. Подручный материал подобрал быстро. Мастерил несколько дней топором и ножом, прожигал, накалял в печке докрасна. Возился долго. Проволока остывала быстро. Он то в печь, то из печи. Дыму напустил полну хату, но прожёг отверстия под верёвки. Приладил, отрезал ножом две палочки-закрутки. Пошёл на речку опробовать коньки, а они не едут, то и дело падал. Так продолжалось несколько дней. Потом Витя нашёл где-то проржавевшую, сточенную косу. Меня заставил держать топор вверх острием. Наложил косу и отрубил спинку косы, постукивая сверху молотком. Измерил на два конька, а когда мама топила печь, взялся за кузнечное дело. Нагрев один конец спинки, загнул на топоре, потом другой. Несколько раз примеряя, подгибал по колодочке. Кое-как справился с этой работой. А чтоб закрепить подрезы пошёл к плотнику. В тот год долго не было снега, а морозы всё сильней и сильней, лёд толстый и прозрачный. Виктор научился хорошо стоять на коньках.

Был праздник Никола 19 декабря, года не помню. Один мальчик предложил Виктору проехать наперегонки. И Виктор принял вызов, хоть у него и были самодельные коньки. Они разогнались по команде и поехали. Сначала впереди был Витин противник. Витя сильней согнулся, начал работать руками, ногами, вырвался вперёд и исчез. Оказывается, он попал в прорубь, где женщины полоскали бельё. Было неглубоко, но брат весь вымок. Пока добежал до дома, обледенел. Руки согнуть не мог. Они у него были растопыренные, как у пугала. Мы его раздели и положили на печку лечиться.

Озорство

Дело было летом. Я пригнал овец с поля на стойло. Навстречу шла ватага соседских ребятишек. Виктор был горазд на выдумки. Вот и придумал шутку. Меня обступили, смеются, ведут к лежанке, которую я соорудил в сенях, в тёмном уголке, чтобы не мешать другим, когда надо было рано вставать, как и полагалось пастуху. Ребята, перебивая друг друга, говорили:

— Побирушка спит на твоей постели.

Стал рассматривать. Голова, руки скрыты, но какие-то неестественные, ребята галдят. Если бы спал человек, зачем поднимать такой шум? Я понял, что это шутка — подвох. Решил подыграть, сделал серьёзный вид, начал уговаривать «побирушку» встать, мол, мне тоже надо где-то отдыхать, а так как она не отзывалась, стал угрожать кнутом. Ребятишки катались со смеху, держались за животы. Я резко откинул одеяло, и все «части тела» рассыпались. Ребята разошлись по домам, сестра Валя стояла в сенях и видно было, что она чувствует неловкость. Переживала, что согласилась на такую проделку. Ведь мы жили дружно, веселились, вместе играли, доверяли друг другу тайны.

Спустя некоторое время, когда это позабылось, Виктор придумал нарядить меня нищим. Одел в тряпьё с дырками, вымазал сажей лицо и пустил по деревне. Собаки с лаем набрасывались на меня. Мне эта шутка не понравилась, и домой я вернулся недовольный. Я, как младший брат, во всём подчинялся Вите и опять попал на удочку. Заспорили мы, кто быстрее. Решили устроить соревнования. У меня и в мыслях не было, что это очередная шутка. Витя взял палку, объяснил до какого места бежать, дал команду и я помчался. Я думал, что оторвался от брата и старался изо всех сил. Вдруг удар по всей спине и обоим локтям одновременно. В меня плашмя угодила палка. Боли я не почувствовал, но руки повисли. Я встал, как вкопанный, кисти рук были как деревянные. А потом мучительно больно закололо руки. Виктор сам испугался. Пытался оправдаться, но мне было так плохо, что никаких оправданий слушать не хотелось. Позже я узнал, что Виктор, бросая палку, предполагал, что она перелетит через меня, но не рассчитал, и палка ударила по мне.

Прошло детство, мы начали взрослеть. Появились конфликты с ребятами из соседних деревень из-за девчат. Начались драки. Нельзя было никуда сходить — изобьют. И Виктор предложил перемирие. Собрались сходкой и стали обсуждать, кому идти на переговоры. Долго никто не соглашался. Тогда идти вызвался Виктор. Не знаю, что он им говорил, но конфликт был исчерпан. Стали ребята ходить друг к другу и свободно гулять с девушками. Веселились от души, все были довольны.

Родня

Я был на три года моложе Виктора и у меня ещё продолжалось детство. Он женился, а я любил смотреть, как работают жестянщики. Три двоюродных брата мамы Сашок, Андрей и Михаил, по двору Кубышкины, были жестянщиками. Они работали вместе и очень дружно. За железом ездили в Москву. У них посреди комнаты стояли две скамейки. Поперёк — металлический стержень. Работали молча, не отдыхая. Кто циркулем делает круги, кто обрезает их по кругу. Третий по оправе стучит по заготовкам. Из куска железа получается ведро без дна. Постучал по железу отрезанным кружком, загнул края, поставил цилиндр, снова постучал. Вот и дно готово. Делают и всё молчат, только пот вытирают со лба внутренней стороной фартука. Когда вышло настоящее ведро, я решил заговорить. Железный молоток, говорю, у меня есть, сделаю деревянный и тоже буду жестянщиком. Братья бросили работу и начали хохотать. Один я не смеялся. Я ещё не понимал, сколько инструментов и знаний нужно для этой работы. Четвёртый брат жил в другом селе. Он паял, лудил самовары. Помогал ему средний сын.

Родные братья мамы были сапожниками. Их по двору звали не Сусловы, а Сапожниковы. Ещё прадед передал своё ремесло детям. Мама вспоминала, что её отец и братья шили туфли, сапоги. После смерти отца трое братьев и сестра уехали. Сестра мамы, та самая тётя Аня работала токарем в Москве.

С папиной стороны тоже была большая семья. И только один из братьев Внуков Андрей Леонтьевич остался жить в Подкопаево. Добросовестно трудился. Развлекал нас, племянников, всякими песнями. Он был конюхом и научил меня ездить верхом, запрягать лошадь, косить. У него было двое детей. Старшая Эльвира живёт с семьёй в Воронеже. Сын, Николай Андреевич Внуков, с ранних лет трудился в колхозе. Был избран секретарём цеховой комсомольской организации. После армии вернулся в родное село Луковец, стал членом КПСС. Работал секретарём парткома совхоза «Луковский». В 1996 г был избран главой Луковского сельского поселения, на этой должности проработал до 2010 года. Имеет офицерское звание, находится на заслуженном отдыхе.

Виктор много стихов посвящал мне: как после армии я получал профессию плотника, как ездил на целину, участвовал в художественной самодеятельности. Он писал о тополе, который я посадил ещё в детстве. Он и сейчас стоит на нашей усадьбе, как богатырь.

Приезжая в Подкопаево, я часто стою у источника и сверху смотрю вниз на деревню. Я подолгу любуюсь всем вокруг. Попью водицы из источника, мы считаем его святым. На престол праздника Девятая пятница верующие крестьяне собираются здесь, молятся. Пьют святую воду, обливаются ею. От воды на душе радость, прилив сил, чувствуешь себя помолодевшим. Районная власть пыталась засыпать источник, но родник пробивался. Потом поставили ёмкость, проложили трубы и деревенский люд пользуется водой.

И вот я смотрю вокруг, на реку Сосну, на поля, на деревню. Стараюсь вспомнить имена, фамилии и думаю о Викторе, о его стихах, о его любви к родному краю. Пока буду жив, не забуду его стихов, они рвутся из меня и, я читаю вслух.

Вот знакомые края,
Вот моя сторонка,
Где заслушивался я,
Песенкою звонкой.

Где мальчишкой босиком,
Пыль топтал и траву.
По дороге большаком.
Гнал гусей ораву.

Где под пенье петуха,
Шёл домой от милой.
А на утро «жениха»,
Рано мать будила.

Я представляю Виктора. Вспоминаю, как он черпал из источника картузом воду. Нет здесь места, где бы ни ступала наша нога, когда мы пасли овец. Овцы, что кочевники, переходят с одного места на другое. А маленькие ягнята засыпая, остаются на месте, блудят и могут пропасть, если не увидят своё стадо. Вот и приходилось ходить и проверять, остался ли в ложбине задремавший ягнёнок. Так и пасли до армии. Виктор ушёл в армию в 1952 г., а я — в 1955-м. Пока я служил, Виктор работал в колхозе разнорабочим. Писал заметки в районную и областные газеты, стихи, работал завклубом. Уехал на Украину, там работал в редакции. Мы встретились после четырёх лет разлуки, долго стояли обнявшись. Отстранялись друг от друга и снова обнимались.

Я тоже был разнорабочим в колхозе, поднимал целину, работал в сельхозтехнике г. Малоархангельска, перешёл на завод техостнастки МОМЗ фрезеровщиком. В перестройку пришлось уйти сторожем. Теперь на заслуженном отдыхе.

Виктор из-за болезни ушёл из редакции газеты «Звезда», был учителем, инструктором райкома партии, работал токарем на заводе техостнастки, инженером по технике безопасности. Виктор умер 18 июня 1982 года.

Со дня его смерти прошло тридцать лет, но в нашей памяти он навсегда.

Анатолий Внуков
Подготовка к публикации: Маша Никитушкина