Тайна смирения
Посчастливилось мне познакомиться с удивительным человеком. С тех пор прошло уже почти пять лет, а история Людмилы Михайловны до сих пор не оставляет меня. Не знаю я сейчас, где она и как поживает, о чем думает, жива ли. Но часто, особенно когда вижу на лице другого отпечаток страдания, я вспоминаю эту женщину, ее отношение к жизни, людям, самой себе.
Она покорила меня сразу, как только я ее увидела. Молчаливая и спокойная, она выделялась на фоне остальных, держалась отдельно ото всех и все смотрела вдаль с какой-то… светлой улыбкой. Я ошибалась тогда, думая, что жизнь человека единственна и неповторима. На самом деле в судьбе каждого, как в капле воды, отражается жизнь целого поколения, целая эпоха.
Сидя на краешке своей маленькой кроватки в «Доме ветеранов войны и труда», Людмила Михайловна в разговоре со мной не могла сказать чего-то очень важного, каждый раз решившись, замолкала, и все не отпускала куклу, которую гладила по голове, будто укачивая. Так спокойнее. На прикроватном столике, окаймленная живыми тюльпанами, стояла фотография молодого мужчины, за окном была почти осень, от которой у нее получалось прятаться за белой кружевной шторой. Все в этой маленькой комнате имело свой смысл, все было не случайно. Казалось бы, столько всего пережито за восемьдесят с лишним лет, а она почти всегда вспоминала только хорошее: и родную деревню Пересуху в Малоархангельском районе, и свою большую работящую семью, и даже теплую и пушистую кошку из своего голодного детства.
— Село было очень большое, молодежи много было, наряжаться не наряжались, в лаптях ходили, — тихонько рассказывала с улыбкой Людмила Михайловна, будто и не мне вовсе. — Ничего такого не было. С гармошкой один мальчик был, да умер от рака. Просто на выгоне так соберется и говорит: «Девчат, потанцуйте немножечко, а то ведь вы работали». Мы полчасика-часик покружимся, а все же устали за целый день, поля большие, это теперь машины, а тогда рукой все косили. А вообще ничего такого особенного у меня не было, каждый день — одно и то же.
Вспоминая это, на лице Людмилы Михайловны не было и следа сожаления или грусти, скорее наоборот, она с радостью и даже благодарностью говорила про те трудовые дни, усталость и однообразие.
Наверное, много бы отдали люди за эту, казалось бы, монотонную деревенскую работу — только бы она продолжалась. Но вот пришла война. Так получилось, что уже к зиме 1941 года забытая богом деревенька Пересуха попала на оперативные немецкие штабные карты. Часто мне доводилось видеть отпечаток войны на лицах ветеранов, которые, наверное, до сих пор не могут забыть те страшные годы. Но на лице Людмилы Михайловны ничего похожего не было. Нет, не военные потери так омрачают ее спокойный взгляд. Она рассказывала мне о войне, как будто просто слышала о ней от бабушки. «Вот это проходила Орловско-Курская дуга. Малоархангельск… Мальчиков забирали в армию же служить. Первый раз забрали у нас 30 человек, а вернулись всего пять. Нас бомбили, эвакуировали. Как сказать… Еще в годы гражданской войны в земле были большие ямы пошиты, нас в эти ямы и попрятали».
Если бы можно было спрятаться… Особенно летом 1943 года, когда совсем рядом с Пересухой — под Понырями, Прохоровкой — развернулась великая Орловско-Курская битва. Потом военные историки подсчитают, что в ее ходе было разгромлено 30 вражеских дивизий, и погибли около миллиона человек. Но это статистика. А вот непреходящая боль: в этой битве погиб отец Людмилы Михайловны — рядовой Михаил Попов.
— Нас освободили, встречали. Мы, грязные и замученные, радовались. А потом все разъехались кто куда. Ну, ничего. Самое главное были коровки, молочко, а хлебушек… хлебушка много было, тогда же мололи мельницы. Пойдут хлеба напекут в русской печке — вот это в основном мы и ели. Ну а потом все взрослее и взрослее, молодежь уезжать стала, скучно, сядешь так возле домика — гармониста нет, никто не играет, только куры да гуси кричат, возле тебя ходят. Ну и поехали мы на Украину, остались там и завели семьи.
Послевоенная орловская деревня жила трудно. В поисках лучшей доли многие уезжали на Украину. Так повелось еще с 30-х годов: тот же Алексей Стаханов проторил в Малороссию дорогу из орловской глубинки. Если бы знала Людмила Михайловна, что несколько лет спустя донецкая земля будет для нее не только местом огромного счастья, но и неизбывного горя.
Но это будет потом. А после войны судьба ее неожиданно забросила в поверженную Германию. К тому времени Людмила Михайловна окончила торговое училище и, как тогда говорили, завербовалась в одну из воинских частей. Так прошло четыре года.
О чем думается? Что снится на чужбине? Конечно, — родной дом, больная мама, оставшаяся во все пустеющей Пересухе.
Нет, не зря, рассказывая свою жизнь, Людмила Михайловна вот уже несколько раз добрым словом вспоминала гармошку: до войны ни одни посиделки не обходились без трехрядки, а Людмила Михайловна была еще той певуньей. В Макеевке же она вдруг запела не только для себя, стала активно участвовать в фабричных концертах. Вот на одном из них ее и заметил молодой темноглазый шахтер.
— И вот он меня там увидел и начал за мной ухаживать. Ну, ухаживал, ухаживал, потом целовалися, обнималися, стеснялися, потом поженилися, все хорошо было, я была, как бы вам так сказать, была очень счастлива, было очень всё-всё хорошо.
Она рассказывала, и в комнате все как будто изменилось: стало теплее, уютнее. Да и сама Людмила Михайловна так искренне улыбалась, так посмеивалась и даже стеснялась, что, казалось, даже за окном ветер притих.
Мы вышли прогуляться, я смотрела, как она так аккуратно завязывает белый в мелкий цветочек платок и надевает пиджак с пожелтевшим дубовым листочком в кармашке. Встретив очередного знакомого, она широко улыбнулась и взмахнула рукой так, что я вспомнила историю про того гармониста и танцы после полевых работ.
… Иван пропадал на работе, а через год их молодая семья переехала из общежития в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, появилась обстановка, первый телевизор. Но самое главное — родился первенец Сережа. А через два года — еще один пацан.
В шахтерских городках, как, наверное, ни в каких других, сыновья идут по стопам отца. Пришло время, спустились в шахту и молодые Поповы. В 1992 году они спустились под землю в последний раз.
— Шахта обвалилась. Восемь человек погибли. Хоронило государство. Схоронили. Я осталась одна. Плакала-плакала, сердце болело, а потом стало совсем плохо. В больнице лежала. В 92-м шахта обвалилась, и до 95 года я жила одна. Работала, беспокоилась, с сердцем опять было плохо, так что я опять легла в больницу. Племянница написала, чтоб я приехала сюда к ним, чтоб с ними жила. Я и приехала в Орел. А у нее семья…
Жизнь Людмилы Михайловны в очередной раз поделилась на «до и после». Приходится только удивляться, как эта уже немолодая женщина не сломалась, не возненавидела мир, доставивший ей столько горя. Но поражает еще и другое. Поразмыслив, что она становится обузой для племянницы и ее семьи, Людмила Михайловна попросилась в дом ветеранов. Кому-то этот шаг покажется странным, но вспомните: испокон веков русские женщины после пережитого горя уходили на покой в монастыри, чтобы вдали от мирской суеты учиться смирению. Конечно, дом ветеранов 21-го века далеко не монастырь, но времени для раздумий здесь предостаточно.
— Я вот здесь живу и ни с кем не дружу, абсолютно ни с кем. Не знаю, правда, нужно ли это так или не нужно, каждый человек живет по-своему, живет, бог знает как.
Приближающаяся листобойная осень все настойчивее напоминает об осени жизни. И только очень крепкие духом люди могут так спокойно и мудро рассуждать о смерти, как это делает Людмила Михайловна:
— Умирать буду тут. У меня спрашивают, мол, родные есть, чтоб хоронить, а я говорю, что у меня теперь никого нету. Вот тут у нас кладбище есть рядом, я знаю, где хоронят наших ветеранов, я уже прошла там, посмотрела. Они говорят: заявление надо заполнить, чтоб родные приехали, забрали хоронить, у кого есть родные — приезжают, забирают, а у меня же нет никого, хоронить будут меня здесь. Вот и все. Лавка посидеть есть, ходить тоже есть куда, ходим вот по этим дорожкам. Вон там написано «Дом ветеранов войны и труда» — так что на этом и все… Не надо Анечка, не надо, а то… — смотря не на меня, говорила Людмила Михайловна и похлопывала себя по груди, — не надо.
Людмила Михайловна поднялась с лавочки и посмотрела вверх, и в ее небесного цвета глазах я наконец разглядела совсем маленький краешек той тайны, захватившей меня с первой минуты.
Анна Рудаковская
Орловская Правда
24.03.2014
