М. Мартынов — Тайна сапожной мастерской. Женя Ливенцева.
Продолжение. Начало здесь.
Женя Ливенцева, комсомолка, учащаяся третьего курса Курской фармацевтической школы, проходила практику в родном городе. Тут и застала ее оккупация. Недели за две до прихода немцев арестовали Женину мать — Марию Францевну, полячку по национальности. Муж ее, будённовец Василий Ливенцев, незадолго перед войной умер — сказались походы гражданской войны, ранения и невзгоды. Осталась Мария Францевна с двумя дочурками.
И вот, когда над городом нависла угроза фашистской, оккупации, девочки остались одни. Но вскоре в ошибке разобрались и женщину освободили. А на второй день в город ворвались немцы.
Страшно медленно тянулась холодная и голодная зима. Ливенцевы променяли на продукты все свои небогатые пожитки. Мария Францевна иногда добиралась до Протасова, где родился Василий Ливенцев, и дальние родственники давали ей то кусочек хлеба, то десяток картофелин. Весной 1942 года у Ливенцевых в Малоархангельске появились Макар Павлович Кузин и Александр Митрофанович Баринов. Познакомив бородача с Марией Францевной и ее дочерьми, Макар Павлович заторопился по «своим делам», а Баринов засиделся. Разговор шел, конечно, о тяжелом житье-бытье при «новом порядке», разговор тяжёлый.
Гость втягивал в разговор старшую дочь ее, по многим вопросам интересовался ее мнением, а под конец, собравшись уходить, попросил Женю проводить его немного.
— Что же будет дальше-то, Александр Митрофанович, — спросила Женя, шагая рядом с Бариновым по тротуару. Она так прониклась к нему доверием, что считала его своим близким человеком и делилась с ним сокровенным. — Как же будем жить?
— Будем жить, Женечка, и бороться. Победа будет за нами, — до того просто и уверенно ответил Александр Митрофанович, что у Жени как-то легче стало на душе. — Не вешай носа, Женечка, это самое главное…
— Вот вы говорите: будем бороться. А как, кто будет бороться? Я о себе говорю: я-то как?
— Не волнуйся. Женечка. Когда надо будет, сообщим и тебе, что нужно, — пообещал Баринов, и они расстались.
А через несколько дней Баринов снова встретился с Женей и сообщил, что ему нужен человек, разбирающийся в медикаментах и умеющий перевязывать рану, и что Женя для этого самый подходящий человек.
— Только надо бы попрактиковаться…
— Александр Митрофанович, я же фармацевт! — воскликнула Женя. Она опасалась, что «стажировка» оттянет время, а ей так хотелось быстрее приступить к делу. — Нас же учили, как делать перевязки, как накладывать шины, всему учили. — взмолилась Женя, но Баринов продолжал свои мысли:
— А главное, Женечка, нужны лекарства, бинты и все, что для перевязки… Где мы возьмем их?
И Женя поняла. Она поступила в немецкий госпиталь санитаркой. Вот как Евгения Васильевна спустя много лет вспоминает о том времени:
«…С этого момента я почувствовала, что живу. Радости моей не было границ… Начала чаще заходить в операционную. Не в самую, конечно. А иногда и туда, когда там оставалась прикрепленная санитарка. Я высматривала сначала, что где лежит, как закрывается, кто закрывает, куда кладут ключ. Сами немцы перевязочный материал экономили, перевязывали старыми, стерилизованными бинтами. Биксы все были наполнены старьем. А мне надо было все новое. Я ни за что не взяла бы бинты после немцев. Мне надо только новое. На ночь операционная закрывалась. Значит, надо было делать все днем, на глазах у немецких врачей — офицеров и санитаров.
В одном из шкафов я увидела перевязочные пакеты — большие, стерильные. Вот, думаю, такие мне и надо. Попробовала свой ключ. Подошел. Ведь шкафы-то были наши. Опять радость, даже на одном месте не могла сидеть. Радость меня захлестывала, если так можно выразиться. Первый раз я только открыла и больше ничего не смогла сделать. Ну, а потом приловчилась: возьму пакет и спрячу под халат, под Мышки. А когда была возможность, наливала йода, перекиси водорода, марганца. Все, думаю, пригодится. Я ведь не знала, сколько будет раненых и больных. А вдруг мне не хватит? Что тогда скажут? Вот я и старалась. Однажды я не могла достать ни одного бинта и задержалась в госпитале до вечера. Потом открыла операционную, зашла туда, набрала всего, хотела уходить и вдруг Немец! Я стала за дверь. Но быть пойманной, как вор, опасно. Я выпрямилась и иду ему навстречу. Он удивился: «Женя?!». Я показала на руку. Хотела, говорю, перевязать. Он посмотрел, погрозил мне пальцем и, конечно, не поверил. Но как-то весь съежился, и мне показалось, что он испугался. Я выскочила и побежала домой Последствий никаких не произошло. Но я почувствовала, что немцы стали осторожнее…
Часть медикаментов и перевязочных средств я отнесла Баринову, и много у меня было запрятано. К нам часто заходила Баринова Мария. Спрашиваю: «Сколько надо? Когда начнем?» Она говорила, что «все делают свое дело и тебе скажут, когда надо будет…»
Работая в госпитале, Женя запасала медикаменты, бинты, вату и накапливала «хирургический опыт». Она присматривалась к работе врачей, санитаров, в перевязочной стремилась быть «поближе к делу», приглядывалась, как обрабатывают раны, чем смазывают, как перевязывают…»
Но вместе с тем она постигла и другую, важную «науку». Вращаясь среди немцев, она ближе познала фашистов, их звериное нутро, их философию Женя убедилась, что представители «арийской расы» чванливы и наглы перед беззащитным и слабым, но трусливы и жалки, когда получает отпор, и в отношениях между собой они руководствуются законом джунглей.
«В один из дней, вспоминает Евгения Васильевна, проходя по коридору, я услышала стон в палате. (До сих пор, когда вспоминаю об этом случае, у меня мурашки пи спине бегают). Вошла. Там лежал молодой немец. Ему было лет двадцать, не больше. Один в огромной палате, в полном сознании. И все же он умирал. В его глазах не было никакой вражды. Он только хотел жить. Я спросила, что он хочет, что у него болит. Он поднял рубашку. Живот у него был разрезан, оттуда стекали кровь и гной. Я испугалась, выбежала. Казалось, я должна бы радоваться тому, что умирал еще один вражеский солдат, но я привела санитара и говорю ему: «Помоги, он же умирает, пошли за врачом». Санитар отвел мою руку и говорит: «Уже поздно, он все равно умрет». Оказалось, что этому молодому солдату врач оперировал аппендикс, но допустил небрежность и, увидев, что оперированный все равно жить не будет, приказал вынести его в пустующую палату.
— Уж если вы со своими поступаете так, как с этим солдатом, по-зверски, говорила им Женя, то ясно, как вы обращаетесь с нашими, советскими людьми.
«И вот только в 1943 году, — продолжает свои воспоминания Евгения Васильевна, — зимой меня позвали делать перевязку раненому лейтенанту. Я пошла. А идти было опасно — у каждой деревни патрули, кругом немцы. Но я была обязана. Да я как-то и не боялась ничего и никакого страха не чувствовала… Взяла я мешок, положила туда вату, йод, перекись… Бинты в карман натолкала. И пошла. Иду и думаю: а вдруг меня немцы остановят и посмотрят в мешок? Пропала, думаю. Вот глупая!..»
М. Мартынов
«Тайна сапожной мастерской»
Районная газета «Звезда»
21.01.1988, 26.01.1988
