Семёновка

Дома без хозяев быстро ветшают. Поначалу стоят себе, крепенькие и бравые, словно ждут, что опять кто-то откроет дверь, затопит печь. Но когда надежда угасает, дом быстро разрушается. Падает кирпич с трубы, проваливается крыша, двери висит на одной петле, в комнатах растет кустарник и выглядывает из окошка цветущими кистями сирень. Но пока в деревне стоит хотя бы один жилой дом, она жива.

Мария Ивановна Кондрашова

В Семеновке жилых домов два. В одном проживает с сыном Мария Ивановна Кондрашова. Аккуратный домик, большой сад, куры, песик на цепи. Все здесь говорит о тихой и спокойной деревенской жизни. Может быть даже слишком тихой и чересчур спокойной.

Мария Ивановна присаживается на крыльцо, обложенное плиткой, и вспоминает давно ушедшие годы, когда окружающие деревни были многолюдны, а школы стояли и на самой Семеновке, и в Павловке, это все начальные, а в Петровке и Протасово — семилетки. До войны в каждой деревне школа стояла.

— В Семеновке-то школу сожгли немцы, — рассказывает Мария Ивановна, — в ней солдатики наши лежали раненые, так вместе с ранеными и сожгли. Которые ходить могли, тех расстреляли, а лежачих сожгли. Когда война закончилась, года три дочка чья-то приезжала, веночек привозила батюшке своему.

Помню я как во время наступления наших солдатиков положили. Зима, поле белое, а они шли темной тучей, и всех их немцы как косой…

Когда начинались зимние бои в 1943 году, мы всем селом залезли в колхозные погреба, дней пять там сидели. Дети грудные кричат, женщины плачут, ужас творился. Вот погреб, где мы сидим, а через речку — немцы.

Немцы школу, а деревню наши сожгли, уж так получилось. Они делали дымовую завесу, дома и загорелись. Остались одни трубы. Несколько ребят-подростков выглянули из погреба и увидели, что одна хата осталась цела. Они решили выбраться, да хоть на печке погреться, в погребе-то сырость и холод. Доползли, печку затопили, лапти сняли просушиться, а немцы увидели дым из трубы. Думали, партизаны, да как начали стрелять, трубу печную снесли. Мальчишки ползком назад, лапти за собой на веревке тащили, а немцы им по следам ты-ыр, ты-ыр. Но никого не задели. Вернулись ребята и лапти с собой приволокли.

Деревня наша была красивая, и народ в ней жил веселый. До войны 70 домов стояло. В два ряда Семеновка была. Первый ряд — это где мы живём, а через речку ещё один, Вторая Семёновка по-нашему.

Ленинграда я так и не увидела

Мне после войны 14 лет было. Под войну в школу пошла, а тут немец, школа закрылась. А после войны школа осталась только в Протасово, и на две деревни давали одну книжку. Больше я не училась, пошла работать. Мы засыпали бомбёжные ямы. Ребята землю насыпают, а мы, девчонки, таскаем. Да как тяжело это было!

У мамы нас было семеро, и все живы остались. Мы после войны ели крапиву, лебеду мешками рвали. Мужики косили, а мы жито вязали, Чулков нет, несем снопы, они колючие, все ноги в крови.

После войны нас вербовали, и я согласилась, уехала. Пять лет подряд на болотах торф копали, страшно вспомнить. Не приведи Господи кому так. В шесть утра шли на работу. Трактор скородит, такая пыленка стоит. Мы бахилы веревками выше колен привязывали. И ведь обманом меня туда завезли. Нахвалят: у нас и жильё, и заработок. А приедешь: барак на три бригады, глины по колено, ни поесть сварить, ничего. И раз за разом одно и то же. В разные места всё ездили. 7 месяцев работай, потом до следующего года зимуешь, ждёшь. Уж думаешь: ну, в этом году не обманут, учёная!

Брат в Ленинграде у меня устроился, вот и написал мне: «Маруся, будут звать в Ленинград, обязательно соглашайся. Помогу тебе всячески». Тут как раз очередной вербовщик, в Ленинград зовёт. Я и согласилась. Как посадили нас в товарные вагоны, двенадцать суток везли. Парни, девушки – все вместе. На остановках ребята выйдут с ведерком, по болотам водички наберут. Из поезда в машины, везли, везли: всё, вылезайте. Глины по колено, только что болото осушили. А я в тапках одних и без вещей: брат ведь обещал помочь. Два раза оступилась с досочки, вот уже и босиком, в грязи тапки остались. Так я его и не увидела, Ленинград-то.

Это уж последний раз вербовалась. Хватит. Осталась дома, замуж вышла, в колхозе за овцами ходила, за свиньями. Троих детей родила, за слепой свекровью двадцать четыре года ухаживала. Та вязала в темноте, да на спицу-то и накололась глазом. Пока в Курск в больницу довезли, глаз и вытек. Хотя уж и не до него было: второй стал ухудшаться. Да если про все писать, это какая книга получится.

Жили, работали, теперь больно смотреть, что стало с деревней. Обезлюдела.

Мария Ивановна говорит, что сейчас жизнь наладилась и все неплохо. Господь дал долгих лет, телевизор есть, работает исправно. Сын с руками. Да только в мире что делается-то.

Овцы

Есть ещё один дом. У дома берёза, на берёзе спутниковая тарелка, вокруг дома столбы. Много столбов.

Это нужно, чтоб овцы не разбежались. Их стадо пасется на привольных семёновских лугах.

Когда на столбы лягут перекладины, овцы не смогут разбредаться. Пока же за ними приходиться побегать. Коня пастуху заменяет УАЗ. Рядом небольшой пруд, к которому овцы спускаются для водопоя.

Пруд в Семёновке

Пруд в Семёновке небольшой, вдоль берега банки от червяков и другие признаки рыбных уловов. Чуть в стороне от него качает зонтиками борщевик.

Дорога

Дорога в Семёновку ведёт грунтовая; их, как принято, несколько: в поисках объезда бездонных луж каждый водитель пробивает свою колею, все идут параллельно друг другу. Асфальт в Семёновку так и не дошёл, да уже и ни к чему.