Анастасия Ивановна Пятина о себе и о времени

Анастасию Ивановну Пятину я встретила на юбилее Совхозской средней школы. Пожилая учительница получила в подарок колокольчик из теста, и весело «трезвонила». И на вопрос можно ли к ней приехать, поговорить, сказала: конечно, конечно. Я так хочу рассказать кому-нибудь свою родословную.

Корень Анастасии Ивановны — на Ивани.

— У маминого отца, моего деда Якова Малыгина, было пять дочерей и один сын. Дед портняжил и вместе с дочками ходил по дворам шить. Одна из сестер, Пелагея, приглянулась вдовцу с пятью сыновьями. В деревне был батюшка. Его почему-то называли «чёрным». Считалось, что он может предсказывать. Однажды этот батюшка сказал Пелагее: «Будешь замуж выходить, выходи за Андрея Григорьевича». А она об Андрее Григорьевиче и не думала тогда! Его жена и дочь умерли от тифа. Андрей Григорьевич Ефремов был очень трудолюбивым, умел всё буквально: и швец, и жнец, и не дуде игрец. Был он кузнецом, сапожником, пчеловодом, посадил сад. Пелагее было всего 24 года. Когда она пришла в семью, в одной хате жили она с мужем, как уже говорилось пять детей, свёкор, деверь. Вот сколько народу!

В войну ещё мы добавились: у нас сгорел дом. Помню, сидим мы с тётей Полей слушаем, как Андрей Григорьевич вслух читает «Поднятую целину» и со смеху чуть не падаем. Так получилось, что я росла без отца, но считаю, что у меня их было два, один — Андрей Григорьевич. Он своим сыновьям сказал: «Ребята, вы Насте помогайте, ей не на кого надеяться». И они мне помогали.

Мои родители прожили вместе всего четыре месяца. Мой отец, Иван Павлович Пятин, пострадал из-за своего отца, дьякона. На Верхососенье, где они жили, был бунт. У одного мужика отбирали корову, а другие за него заступились. Все заступавшиеся отправились кто на два, кто на три года исправляться и обострять классовое чутье, а отцу сразу дали десять лет. Мама ему писала на Дальний Восток, потом отцу ещё добавили срок, со временем мы поняли, что у него появилась другая семья. Связь мы потеряли. Вторым отцом для меня стал мамин родной брат Григорий.

Мама была необыкновенная. Скромная, трудолюбивая, мне она шила всё и бельишко и пальтишко. Верующая была, как дань её памяти я у себя тоже красный угол сделала. Она не успела дошить очень красивое лоскутное покрывало, сейчас такие в большой моде, а я после её смерти доделала. И всё с шутками говорила, с прибаутками. Как-то вспоминала, как они с девчонками на венчании присутствовали. Батюшка поёт: да убоится жена мужа. А они в кулачок хихикают: да не дюже. Раз мы что-то из одной посуды в другую переливали, я: ой, не войдёт. А мама смеётся: через край пойдёт, всё войдёт. Я ей, бывало, скажу: мама, откуда ты столько всего знаешь? — А поживи с моё. — Была в ней житейская мудрость, доброта.

Дедушка построил на Ивани дом, и мы с мамой и дедушкой в нём жили. Но перед самой войной дядя Гриша, живший в Малоархангельске, решил перевезти маму в город, забрал и меня, чтобы я училась в городской школе. Дедушка хотел было продать дом, уже взяли задаток, но объявили войну, задаток вернули, и мы с мамой поехали в деревню. У тёти Поли с Андреем Григорьевичем родились собственные дети, я нянчилась с ними. Раз сижу в хате, мимо окон идут мужчины в обмундировании. Не сразу и поняли, что это немцы. Тётя думала, что это Вася Пятак, он вроде глупенького в деревне был, навешает на себя побрякушек и ходит.

В той половине дедушкиного дома, где были настелены полы, поселились немцы.

В деревне расстреливали, одного мужчину, Тихона, его по-уличному Обуховым звали, повесили. Помню, он за что-то рассердился на маму и бил её коромыслом так, что оно переломилось. Знал, заступиться за маму было некому. Андрей Григорьевич хотел написать жалобу. Но мама встретила монашенку, они часто ходили по деревне, и она сказала: оставь, его Бог накажет. Когда немцы повесили Тихона, верёвка оборвалась, и он выкрикнул имя того, кто на него донёс.

Немцы в дедушкиной хате праздновали Новый год или Рождество, уже не припомню, напились и стреляли, дом наш и сгорел, поэтому мы переселились к Андрею Григорьевичу и тёте Поле. Тех немцев наказали, отправили на передовую, но нам от этого легче не стало. Дом загорелся часа в два ночи, мы выскочили, соседи проснулись, забегали, начали тушить. А на чердаке стоял чемодан с отрезами сатина, ведь у портного запас материи всегда должен быть. Чемодан вытащили, но в нём всё обгорело и потом из кусочков мама мне шила сарафанчики. От дома остался один угол, хорошо хоть тёлка успела выскочить.

Когда немцы отступали, мы прятались в погребе, народу набилось туда много. А Тихона Обухова сын, он с 25-го года был, соседи отец с сыном, Андрей Григорьевич с сыновьями Алексеем и Егором сидели в хате. Они начали рассказывать анекдоты. Андрей Григорьевич и сказал Алексею, ему всего семнадцать было: иди, нечего слушать. А когда Алёша ушёл, пришли несколько немцев, загородили дверь и начали выводить по одному. Немец вывел Андрея Григорьевича, приставил пистолет ему к шее, но как-то получилось, что рука дрогнула и пуля лишь пробила кожу. Андрей Григорьевич позже рассказывал, что он упал, временами терял сознание, услышал голос сына: «Да что вы в самом деле». Егор, видать, не сразу понял, зачем их выводят. Расстреляли четверых человек, лишь Андрею Григорьевичу удалось спастись. Окровавленный Андрей Григорьевич спустился в погреб: «Молчите, а то и вас убьют». Но немцы уже ушли. Расстреливали в шесть вечера, а мы сидели до одиннадцати утра, пить очень хотелось. Алексей хотел отомстить за брата, ушёл на войну сразу после освобождения деревни.

Я рано научилась читать. Мама закончила церковно-приходскую школу, она до сих пор стоит, и получила грамоту — 300-летие дома Романовых. У меня после первого класса тоже была грамота с портретом Сталина. Сейчас думаю, ведь это такая реликвия. Но когда началась оккупация, мама мою грамоту сожгла из-за Сталина, заодно и свою. Я, бывало, читаю, да так громко, что голос садился, а мама шьёт и слушает. Она говорила: Настя, как я люблю, когда ты учишься. Я всегда много читала.

После школы я хотела поступать в медицинский, а пошла в педагогический. Дети Андрея Григорьевич Вадим и Татьяна Ефремовы тоже были учителями. Татьяна Андреевна всю Ивань выучила, а Вадим Андреевич работал в городе. Я всегда любила литературу, но документы подала на физмат. А всю жизнь считала себя словесником.

По распределению меня направили в Курскую область, когда в 61-м году на станции Малоархангельск открыли школу, приехала сюда, да так и осталась. Уже полвека я здесь. Коллектив у нас был дружный, хороший. Я в своё время много путешествовала по стране, и до сих пор не люблю сидеть на месте, если есть возможность, езжу на Ивань в гости к родным.

В комнате у старой учительницы 15 градусов тепла.

— Мне не холодно, вот в войну мы действительно намёрзлись. Сейчас затоплю печку и будет тепло.

Дом, в котором живёт Анастасия Ивановна, 54-го года постройки, без воды и газа. Ученики помнят свою учительницу. Приезжают, приходят, звонят. Приносят дрова, воду, стены оклеили обоями, но переселить свою бывшую наставницу в более благоустроенное жильё не в их силах. Анастасия Ивановна в ноябре отметила восьмидесятилетие. Пожилая учительница собирается шить платье, выкройка где-то лежала, что ж восемьдесят лет – не время для безделья.

Маша Никитушкина
Фото автора и из архива Анастасии Ивановны Пятиной