Дорога домой. Рассказывает Анатолий Кузьмич Внуков.

Туман

В 60-е годы — годы моей молодости — автобусы по деревням не ходили, и по выходным я пешком отправлялся в родную деревню Подкопаево, чтобы навестить маму. Шёл в любую погоду, дорога дальняя — и всякое случалось.

Я работал в сельхозтехнике слесарем-фрезеровщиком. Как-то осенью пока вернулся с работы, пока переоделся, поужинал, начало темнеть. Осенний день не то, что летний, начинается поздно, заканчивается рано. Можно было остаться дома, но я обещал маме, а характер у меня такой: что задумал — непременно сделаю. В пути меня захватили сумерки.

Поздняя осень, темно, туман, ничего не видно. Я шёл по Губчанскому большаку, через Луковец, Плещеево и решил сократить расстояние. Места были хорошо знакомы, поэтому я не боялся заблудиться и отправился верхом через Медведево. В Ладыгино переходил ложбину, чтобы накосую срезать большой угол и как провалился в яму. Шапка слетела с головы, я начал шарить руками, чтобы её нащупать. И тут меня завертело, быстро-быстро, не успевал ноги разворачивать. Голова закружилась, в ушах звон, еле нашёл шапку и отправился дальше. Вот Медведево, зашёл в деревню, а выйти из неё не могу. В уме представляю, куда нужно двигаться, вроде как слышал молодые голоса, песни, звал людей, но всё стихало, и я опять оставался в недоумении — куда дальше. Повернусь в одну сторону, натыкаюсь на дом, в другую — на загородку, а дороги нет. До Подкопаево всего ничего, а я из деревни выйти не могу.

Я подошёл к одному дому, рядом горел фонарь, осмотрелся и, наконец, понял, где нахожусь. В тот момент, когда яркий свет фонаря упал на меня, из дома вышла женщина. Я её сразу узнал, она была из нашей деревни и вышла замуж в Медведево. Она тоже меня узнала.

— Толя, — говорит, — иди сюда, ты заблудился.

А мне совестно, что вот я по чужой деревне брожу. Женщина пригласила меня в дом, предложила посидеть, отдохнуть немного. В голове у меня шум, в ушах звенит, перед глазами всё плывёт. На улице туман, и я как в тумане.

— На тебя блуд напал, у нас здесь такое бывает. Сейчас посидишь, отойдёшь, Коля тебя проводит.

Николай, муж моей односельчанки, спал на печи. Прошло какое-то время, а мне не лучше. Но надо идти. Николай слез с печи, и повёл меня. Он уверенно шагал впереди, а я за ним по буграм и ямам спотыкаюсь. Николай вёл меня на Поповку. Я там каждую тропочку знал, когда стерёг скотину, каждая ямка мне была знакома. И вот привёл он меня к дороге. Она была притоптана, по ней ходили из Подкопаево в Луковец, в школу, в магазин, на почту, в общем, по своим делам. И только моя нога ступила на эту дорогу, я словно проснулся. Местность опять стала хорошо знакома. Ни головной боли, ни тумана перед глазами не было. Теперь-то я с закрытыми глазами дойду до Подкопаево. Я распрощался с Николаем и шагнул в темноту. Внизу, по речке плыло большое стадо гусей. Я подумал, что кто-то забыл птицу, теперь, наверняка, ищет.

— Николай, — закричал, — гусей кто-то оставил.

Но Николай не отозвался. Я слышал, как гагакают гуси, но скоро заметил, что если я стою, то и гуси не двигаются, делаю шаг вперёд — они плывут. Я решил проверить, вернулся по тропинке назад, гуси тоже поплыли назад, побежал вперёд, и они с такой же скоростью вперёд, причём расположения не меняют, так друг за другом и плывут. Только гагаканье слышно. И тут я понял, что это неладное. Меня охватил озноб, шапка потянулась кверху: волосы встали дыбом. Но решил идти вперёд, что будет, то будет.

Три километра я шёл до Подкопаево, и гуси плыли рядом. Речка блестела чуть голубовато, гуси молочного цвета. И вот первый дом, перед ним на столбе ярко горит лампочка. Я отошёл от речки, сам на гусей поглядываю и вижу, что они тают, как сосульки. Все стадо будто растворилось. А от воды поднялась собака, ростом с телёнка, чёрно-коричневая, уши висели, а лапы огромные, как медвежьи. Идёт следом за мной. Я не останавливаюсь, подошёл к столбу. Она за мной и тоже, как те гуси, растворилась в темноте.

За ту дорогу домой я натерпелся страху, а пришёл в родную хату к матери, будто нигде и не был.

Зимовье на Студёной.

В детстве я читал книгу Мамина-Сибиряка «Зимовье на Студёной». Почему-то у меня в памяти осталось, как замерзал старик. Как-то в начале марта я собрался домой в деревню. Стояла оттепель, снег был липкий, но я решил поехать на лыжах, думал, что так быстрей. До пенькозавода по дороге идти было хорошо. Стал подниматься по горке к Мамошино, чувствую, снег налипает, тяжело передвигать ноги. Мне бы сразу вернуться, но как же — маме обещал, она ждёт.

До Мамошино по дороге худо-бедно дошёл, а в поле ехать уже было невозможно. Чуть ли не через шаг снимал лыжи и чистил. Потом положил их на плечо, понёс. На спине ещё рюкзак: без гостинцев домой я никогда не возвращался. Надену лыжи — снег липнет, сниму — ноги тонут по колено, пробирался, как по глине. Двенадцать километров месил эту «глину», устал страшно, глаза закрываются, хочется отдыха. Тихо, тепло, слышен лай собак, пение петуха, стало жарко, будто наступило лето, я снял перчатки. Так приятно, хочется остановиться, опуститься в снег. Но тут я вспомнил того дедушку из «Зимовья», который замёрз. И понимаю, что у меня такое же состояние, надо двигаться вперёд. Машинально продолжаю движение, а от усталости ногу не могу поднять. Ни одного следа на снегу. Лыжи я не бросаю, то надену, то сниму и сколько раз это проделал, не знаю сам. Кое-как добрался до первых домов в Губкино. Знакомых там не было, а стучаться, к кому-то обращаться с просьбой я стеснялся. До дома ещё 12,5 км. И в таком состоянии я их прошёл. Наконец, остался только маленький бугорок, я упал на четвереньки, в одной руке лыжи, в другой палки. Так-то я по этому бугорку бегал легко, а тут пришлось ползти. До дома добрался в полубессознательном состоянии, по стеночке, нащупал дверь, ввалился в хату. Дома были мама и брат Иван. Я упал на солому и проспал до утра. Утром встал — будто нигде и не был.

Такой тяжёлой была подчас дорога домой.

Записала Маша Никитушкина