Чудаковы из Протасово

Раиса Фёдоровна Чудакова — моя давняя знакомая. Встретились мы на день Победы на митинге памяти у воинского мемориала в с. Протасово.

— Сестра приехала, Тоня, — рассказала Раиса Фёдоровна, — уж мы войну вспоминали, плакали.

Сестре Антонине Фёдоровне Корниенковой за восемьдесят, но из Харькова, где она много лет живёт, каждый год ездит к сыну в Протасово, и гостинцы везёт.

— Мы на Павловке жили, — вспоминает Антонина Фёдоровна, — сейчас там один дом, а тогда 25 стояло, нас звали «тысячниками». У мамы было много детей, и за это она получала деньги. В школу мы ходили на Семёновку, ещё была начальная школа на Петровке.

Когда началась война, я пошла в 3-й класс. Вскоре школу закрыли, и мы долго не учились.

Нас два раза освобождали. Первый раз — восьмого февраля. С Понырей шла цепь пехоты. Мы сидели в погребе. Вышли: убитые солдаты лежат, хаты сгоревшие, во всей Павловке только две остались. А под вечер с Понырей приехала наша кухня. Солдаты нас накормили вкуснющим гороховым супом. Мы потом помогали на кухне, за это получали кормёжку.

Помню, ещё наши не приходили мы узнали, что у Савичевых в амбаре лежат четыре советских солдата, дедушка Тимофей Ананьев за ними ухаживал, приносил попить, еду. Он запрещал ребятишкам бегать в амбар, боялся, что кто-нибудь сболтнёт про солдат. Солдаты были тяжело ранены и кричали от боли. Однажды мы пришли и увидели, что они мёртвые: поколоты штыками. Может быть немцы услышали их крики, а может быть, кто-то доказал, не знаю.

После боя весь луг был усыпан убитыми. Мы их таскали на Петровку. Мы с Марусей Кондрашовой довезём их до моста и сбросим. Солдаты мёрзлые, а мы маленькие, тяжело нам, трудно. У моста солдат на другие салазки перекладывали и везли дальше.

Мы при немцах с Марусей где только не лазили. Нас матери под вечер шукали, кого найдут. А мы по окопам бегали, прятались. Раз топором перерубили немецкий телефонный провод. Потом только поняли, что наделали.

Зимой снег валил и валил. Когда немцы отступали, сыпал густой снег. Нас хотели угнать в Белоруссию, но мы отсиделись на огороде. Этот снег спас нас, спрятал.

Летом нас эвакуировали в Золотухинский район. Вернулись домой, спросили:

— Ма, а хата наша где?

Бурьян как лес, домов нет, кругом ямы, трупы лежат. Мы их даже и не боялись. Я видела, как земля горела, всё чёрное было, никакой зелени.

Лучше я расскажу, как мы встретили день Победы. Мы, переростки, ходили в школу в Протасово. И вот закончили 4 класса. Сдали экзамены, идём такие радостные, нарвали цветов, а нам говорят: война закончилась, девки, победа! Мы от радости отжили.

Больше я не училась, надо было в город ходить пешком, и я пошла работать на свинарник.

 Мама. Рассказывает Раиса Фёдоровна Чудакова.

Мама наша, Ульяна Григорьевна, была очень доброй, к ней все ходили чай пить. Она заваривала чай с шиповником, два куста которого росли под окошком. Идут бабы на работу:

— Тётка Ульяна, чаю дай.

И мама всех привечала.

Мама была очень хорошая. Она до войны с тремя невестками жила, и меж собой они никогда не ругались, не ссорились. Всё у них шло заведённым порядком, мама, старшая невестка, пекла хлеб, другие пряли. Потом братья решили: надо расселяться. Ульяна с Фёдором на корню останутся, Прасковья с Андреем и Мария с Николаем будут строиться. Земли тогда было у них десять десятин. Когда братья уходили, забрали по лошади, корову не тронули, она на корню осталась. От той коровы уже себе разводили.

Печь мама была мастерица. Кулики это обязательно, а на Благовещение непременно катышки пекли, круглые, а сверху крестик, на Вербное — просвирки. Подойдёт маслена, мы бежим: мам, дай блинка. Но она пока стопу не напечёт, косичками не нарежет, блины брать не разрешала. А уж напечёт и говорит:

— Девки, слазьте с печки, ешьте.

Мама так объясняла: если вы по одному блину хватать будете, на вас не напасёшься. Мама готовила тесто, ржаную крупу заваривала кипятком, получалось очень вкусно, тесто жидкое и как повидло. Она ставила его в глиняном горшке на печку за кожух. Я Нюрке, сестре, говорю: давай глянем, хорошо ли тесто.

Откинем рушник, которым мама прикрывала горшок, вылижем половину теста. Мама вернётся с работы:

— Девки, вы всё тесто поели, а другие придут, что есть станут?

Для маленького Толика мама гречневую крупу разминала бутылкой, потом варила кашу. Уйдет на работу, велит младшенького накормить. А мы с Нюркой, где Толику в рот ложку суём, где себе. Из прелой картошки умудрялась вкусные оладьи спечь. Помню, намолотили мы зерна, мама напекла лепёшек, каждому дала по одной. А тесто месила, пока оно из кадушки вылезать не начинало. Мы ходили молоть овёс, мама накроет меня большой шалью и говорит:

— Овса нашмурыгаешь, в мешочек ссыплешь, чтоб бригадир не видел.

Брат Саша сделал крутилку — мельницу. Её надо было прятать, потому как по домам ходил уполномоченный, искал мельницы. Ведь всё подчистую сдавали государству. Мать, бывало, скажет: хоть в карман колосков киньте. Есть-то совсем нечего было. Овёс мы мололи в неотделанном доме — его после войны начали строить. Закроемся и мелем. Из овса варили кисель, объедались им. Сейчас пишут, что он очень полезный, а мы этого киселя вволю наелись. Может, поэтому в свои годы ещё держимся. Отец сделал ступу, мама в ней коноплю толкла, потом добавляла картошек, всё перетолчёт и накатает нам колобков. Они были очень вкусные.

Мама ткала холсты, попонки, рушники, вышивала крестом. Помню, как она наряжала ткацкий стан. Ткала постом, чтобы к Пасхе всё было готово, и в хате было чисто. Ткала очень много. У нас портянки были белые, так и говорили: девки-тысячники, как козочки. В школу сумочки нам пошила, другие в руках книжку, тетрадку носили, а мы в сумочке. Когда мы в Золотухино эвакуировались, мама вспомнила, что пряха осталась в погребе, и сестра Тоня за ней бегала.

С войны отец вернулся израненный, начал строить дом. Блиндажей было много, а желающих захватить брёвна ещё больше. Дом отец поставил, но успел отделать только одну половину. Отец умер в 47-м. Как раз сеяли овёс. Для отца Тимофей Ананьев из ящика из-под снарядов сделал гроб.

Дмитрий Чудаков

Дмитрий Иванович — супруг Раисы Фёдоровны, инвалид по зрению. Чудаковы — фамилия не местная, одесская. Так получилось, что предки Дмитрия Ивановича осели на протасовской земле и дали начало роду Чудаковых. Помнит Дмитрий Иванович, как казнили партизан.

А 23 февраля в пять утра немцы начали жечь село.

— Хата на хате стояли, покрыты соломой, — рассказал Дмитрий Иванович. — Один старый дед так на печке и сгорел. Может, от старости не понял, что случилось, пока промешкался, слезть не успел, жил один, помочь-то некому. У нас была спрятана корова. Когда село начало гореть, мать выпустила корову, а немцы её застрелили.

Мы вышли на огород. Ветер был с юга. В феврале от жара снег таял, как весной, и текли ручьи. Там, где сейчас живёт Кондрашов был колхозный подвал, и наша деревня в нём поселилась. Начались болезни, вши. Когда пришла регулярная армия, нас из этого подвала убрали, и мы перешли в погреба. Жили там с лягушками, они так по нам и прыгали. Сейчас погреба внутри кирпичом обложенные, а тогда были просто земляные. В первых числах марта нас эвакуировали. Приехали солдаты на лошадях и кого куда. Моя семья попала на Упалое. Здесь-то бои страшные были. По лощине, где школьная столовая, наши с немцами схватились в рукопашной. Лето мы пробыли в эвакуации, а зиму-весну начали возвращаться. А здесь даже погребов не осталось. Вещи, что в эвакуацию с собой брали, начали менять на картошку. Копали, на себе боронили, сеяли просо, рожь, сажали картошку. Картошку, бывало, чистим, глазок срежем — его на посадку, а серединку себе варили. Земля за столько лет была отдохнувшая, и осенью у нас была картошка.

Я в 1-й класс пошёл, церковь нашу начали рвать. До войны колхоз в неё засыпал зерно. Кирпич с церкви возили под Бузулук, хотели делать аэродром. Церковь рвали долго, стены там были толстые. Приход большой был, с Сидоровки, Гринёвки, Юдинки, Бузулука, Семёновки, Котовки, Ржавца ходили. Аэродром так и не построили.

Гринёвских у нас звали касатиками, протасовских — протасы-железные носы, петровские — зюльки, семёновские — жуки.

После войны в протасовской школе было три первых класса по 40 человек. Но постепенно люди уезжали, а сейчас в селе мало кто остался.