Леонард Золотарев — Уроки русского. Фатьяновские соловьи.

Орловщина готовилась к полустолетию своего освобождения от пришлых врагов, от захватчиков. II все вспоминали о принесенном на алтарь: кровавых жертвах, сожженных домах, стертых с лика земли деревнях. А я подумал: а что светлого оставило мне, мальчонке тогда, это освобождение? Золотой век ведь всегда позади. А мы все, поколение наше, родом из детства, мы — дети войны…

…И вскоре они опять уходили. Но теперь уже с нами. И тут уже недалеко — километров за двадцать, в Луковец, в своем же районе. И, выпучив глаза, мы с дедушкой тащили сундук на приделанных им колёсиках — мастерство его рук, то единственное, что не сгорело, осталось. И там же, в Луковце, мать учила буквам меня: осенью в школу, в первый раз — в первый класс.

— Это «А», это «Д»…

И днем я катаюсь на танке — вон они, «битые», еще пахнут гарью, у нас тут ремонтная часть. А вечером я с ремонтниками сижу у костра, на коленях у дядечки — чистенький, в белой рубашечке. И он, смазной, гладит меня, упрекает:

— Чего же ты матерю-то не слухаешься? Она тебя грамоте учит… А отец где? Ясно, где все… Учись, сынок, дело такое. Нельзя нам без этого дела, видишь, как истекаем кровью? Безграмотным землю свою не защитить… И вот тебе первый урок русского. И тут же второй, когда из штанов я вытаскиваю всякие там патроны, винты-шурупы со дна «битых» танков, один из шурупов — тоже промасленный, черный, но с розовой косточкой, — палец…

И вечером на плече моей матери плачет молоденький лейтенантик. Письмо получил — все в блокаде погибли, а завтра в бой. «И я сгорю завтра…». И днем узнаем от прибывших с передовой: люки заклинило, горел на нейтральной — кричал… И слезы в глазах у матери, и слезы во мне, мальчишечьи редкие слезы. И это все — сорок третий, то самое, что после назовут «Орловско-Курской дугой». И это всем нам еще один такой — огромадный урок!..

…Как велел мне тот дядечка, тот солдат наш — танкист, так я весь век и учусь. Осенью наш Малоархангельск окончательно освободили, и я пошел в первый класс. А потом уже, после института, приехал обратно сюда, в тот же Луковец. Надо же, был сам учителем, там, где солдаты учили меня, давали мне первые уроки русского. Вот и в трудовой книжке записано: «Луковская средняя школа… Учитель русского языка и литературы, истории…».

И вот, уже сам давая уроки детям, что я говорил? О доблестях, о подвиге, о славе. Труба и лира, мужество и любовь. Новые времена — новые песни, а музыка та же. Как меня учили солдаты. Как учили петь соловьи. А может быть, что-то во мне и от генов: и мать моя пела по молодости в еще первом, крестьянском хоре у Пятницкого, и дядьки мои — братья материны делали гармони и балалайки. И все они, дяди эти мои и наши отцы, не вернулись. И я в семье уже семи лет стал из мужчин тогда старшим, кроме, конечно, дедушки — отца не вернувшихся сыновей… Меня научила петь песни сестра. Послевоенными долгими осенними — голодными вечерами они с подругой брали в руки гитару, подсаживались к горящей печке и, чтобы обмануть свои пустые желудки — самим обмануться, запевали и пели на два голоса, и я к ним пристраивался:

Бьется в тесной печурке огонь…

Это, конечно, не фатьяновские слова — другие, но фатьяновские песни, как и, впрочем, другие, мы знали все. Вот о чем говорил я в школе, давая уроки русского.

…Но вот я уже писатель. Пишу свои книжки, а это, скажу вам, дело не легкое. И первой книжкой у меня, как и первым уроком, была книжка такая — «Берестяные песни». Почему «песни»? Сказал уже. Почему «берестяные»? Не знаю, но скорее всего в своем поэтическом космосе я, оказывается, «береза» — родился в день такой — единственный в году, под венец лета, в День Русской Березы. Я — под ветвями березы, под крылом матери своей Марии, под защитой — солдат. Они научили меня Мужеству и Добру: ковать из меча орала, но не из орала — мечи. И это мне, может быть, самый важный урок…

…А у меня перед глазами — пример. Уходил из Орла Алексей Фатьянов в сорок первом, как тот батальон, под дождем, измученным, страшным в составе войск Орловского военного округа, где был он художественным руководителем. А вернулся в сорок третьем — песней, солнцем в каждое сердце, красивым.

…И когда в Орел 5 августа — к полувеку освобождения приезжали друзья, на встрече в Доме писателей, что на обрыве, я увидел жену Фатьянова — Галину Николаевну. «Скажите что-нибудь гостье». А что я скажу? И я запел тогда, помните?

Майскими короткими ночами…
Соловьи, соловьи…

И гитара нашлась, да какая! В десять струн — целый оркестр в руках виртуоза Рафаэля Аюпова. Как мы пели! Как пел Алексей Фатьянов опять и опять вместе с нами! И жена Фатьянова поцеловала меня за «соловьев». И тогда не смог я ничего ей сказать, как отшибло, пусть сейчас хоть все мое про Алексея Фатьянова передаст этот рассказ. Золотой век не забывают. И это, дорогие, тоже урок нам русского. Соловьи — они вечны. А песня — что мехи у гармони: быть не могут без воздуха, как без звука на стяг и растяг. И когда мне бывает трудно, я вспоминаю. За спиной у меня — те солдаты, их уроки русского, и они у Сосны-речки — те фатьяновские соловьи.

Леонард Золотарев
2 ноября 1994 г.
Автобиографический расказ, публикуется в сокращении
Опубликовано в книге «Малоархангельский каравай» — сборнике произведений малоархангельских поэтов и прозаиков, 1999 год.

В оформлении использован снимок сайта orel-story.ru с Фетовского праздника 30.05.2009 в селе Клеймёново.