Home » Культура

Александр Полынкин. Шнурков и костяная нога (детективная история)

24 октября 2010 Нет комментариев

Пират

Бугровский рынок работал вовсю уже третий час, когда его основные действующие лица (продавцы, естественно) почувствовали какую-то неуютность. Вроде, все было, как всегда: на голубом, почти безоблачном, небе светило ласково-нежное солнышко; появились между палатками первые, еще не напуганные торговцами покупатели; пробежала Нюся с корзиной, в которой аппетитно пованивали чебуреки, беляши и лапша быстрого приготовления (незаменимая еда для тех, кто еще не успел испортить желудки); начала рекламную компанию у самого входа Валя Толстова: «Покупайте свежий «Меридиан». Волнения на Центральном рынке! Одному из чиновников расцарапали его представительное лицо! В каменоломнях на берегу Оки прячется маньяк. Его жертвой стали пять бродячих собак! Крокодил, искусавший хозяйку и убежавший из домашнего бассейна, нападает уже на третью женщину. Не подходите близко к канализационным люкам — последнее появление аллигатора было как раз оттуда!».

Все было почти, как всегда, когда вдруг до Коли — жестянщика, торговавшего металлической мелочевкой, наконец-то дошло, чего лично ему не хватает: «Сосед! — обратился он к двухметровому Леше-продавцу обоев и сопутствующих товаров, — а где Палыч?».

Леша-обойщик вздрогнул, недоуменно посмотрел по сторонам и развел саженными руками: «А я-то думаю, отчего сегодня на рынке, как на кладбище? Палыча нет!»

От Леши звуковая волна прошла по первому ряду палаток, а потом и по всему торжищу. Уже все продавцы ощутили нужность и незаменимость для Бугровского рынка Аркадия Павловича Трубникова, по кличке «Труба» (тут сошлись воедино фамилия и действительно зычный, трубной силы голос, с утра оживлявший торговые точки, заводивший и продавцов, и покупателей).

Сам он на кличку не обижался, а даже гордился ею. Но все-таки чаще большинство обитателей площади называло Трубникова по отчеству — Палыч.

Когда-то Аркашку Трубникова из деревни Волчанка, что в пяти километрах от райцентра, знали все окрестные жители за удивительную, постоянную невезучесть в делах житейских, и по этой причине кто-то из местных учителей дал ему прозвище «Несчастливцев».

Он ломал и вывихивал руки и ноги, несколько раз сам пробивал голову и пару раз ему в этом помогали, тонул, горел, замерзал. В общем, Аркашка один имел несчастных случаев больше, чем всего его односельчане, вместе взятые.

Венцом несчастий стало последнее приключение с собственным мотоциклом, который однажды укатил без хозяина, когда тот чересчур долго и резко газовал. Случилось это на железнодорожном переезде, перед самым подходом поезда. Вырвавшийся мотоцикл почему-то развернулся вокруг своей оси, с силой зацепив правую ногу Трубникова, и помчался в обратную сторону. А Аркадий упал на дощатый помост переезда, потеряв сознание от пронзившей его острой боли.

Как он потом сумел все же отползти с рельсов, Трубников уже не помнил. Подобрали его подъезжавшие к переезду обходчики, — уже без правой ступни, в крови.

Очнувшись через сутки в больнице и узнав, что стал инвалидом, Аркашка целый месяц лежал пластом, процедуры принимал равнодушно, жевал, что давали, автоматически — решил, что ему, действительно, нет в жизни счастья.

Но однажды в районную больницу пришла посетительница — рыжеволосая и конопатая, курносая и круглолицая — полный солнечный весенний набор. С нею, с Катей, и убыл еще через месяц Аркашка на костылях, которые, казалось, весело приговаривали, постукивая: живу — люблю, живу — люблю.

Через пару лет у Трубниковых уже было двое детей, а Аркашка превратился в Аркадия — солидного торговца на местном рынке. Правда, специализацию он выбрал для себя несколько необычную: продажа нижнего женского белья. Пока свободного капитала у Трубникова не было, он работал на местных олигархов Вениковых.

Торговая точка Аркадия стала пользоваться большой популярностью: он так умело, радушно и сочно предлагал покупательницам трусики и бюстгальтеры, делая это все без какой-либо пошлости, что женщины таяли на глазах: «Лапуля, посмотрите, это как раз для ваших нижних прелестей, а вот это для ваших несравненнейших верхних прелестей. Можете, конечно, примерить, но верьте моему глазу — третий номер как раз Ваш».

Когда из Москвы товар привозили на несколько торговых точек одинаковый, большинство бугровчанок шли за новинками к Палычу — такое имечко он вскоре заслужил среди разномастной торговой братии.

Зычный голос Палыча легко перекрывал голоса соседей и соседок, и вначале они злились чрезвычайно, а потом поняли, что из этого соседства есть прямая выгода: идя к Трубникову, волей-неволей, покупательницы проходили мимо них и частенько приобретали для себя какие-то сопутствующие товары.

Торговал Палыч, как султан, в окружении шести разнокалиберных соседок: от высокой и худой баскетболистки Клавы Линьковой до похожей на артистку Крачковскую Антонины Зеленовой.

Как ни странно, до них последних дошла волна об отсутствии Палыча, хотя за эти три рыночных часа ни одна из шести торговок не только не продала что-то, но даже и покупатели-то в их крайний ряд не зашли ни разу.

Рынок забурлил — зашумел. Последние четыре года, когда Трубников, выкупив свою торговую точку у Вениковых, сам стал хозяином, он ни разу не пропустил рыночного дня, и потому отсутствие его на привычном месте вызвало настоящий шквал недоуменных вопросов.

Все они разрешились примерно через час, когда на рынок заглянул за электрическим фонариком для себя лейтенант Шнурков.

«Слышь, следак, что случилось с Палычем, не знаешь?» — спросил его Леша-обойщик.

«Знаю, конечно», — важно ответил лейтенант. «Ногу у него украли». «Какую-такую ногу? Садисты, что ль напали на Палыча, выкуп вымогали?»

«Да нет, что ты несешь! Я имею в виду протез, забыл, что у него одной ноги давно не имеется, вместо неё — искусственная? Вот ее-то сегодня ночью и украли!»

Обойщик обалдел: «Лейтенант, это не я несу, это ты чепуху городишь. Кому нужен чужой протез? Ведь он индивидуально подгоняется — по травме, и использовать его кто-то чужой не сможет!»

Шнурков обиделся: «В тебе хоть и два метра росту, а дурак ты, Лешка. Я официальное лицо, и если я что-то говорю, то это уже проверенный факт, понял?»

Обойных прилавков торговец дал задний ход: «Ладно, ладно, извини, следователь. Расскажи, как все случилось-то?»

«Нет, Леша, больше ничего не рассказать не могу, идет следствие, — о результатах узнаешь, когда поймаем преступника», — и лейтенант, пощелкав выключателем фонарика, пытаясь по-армейски держать по спину, зашагал вдоль главной улицы городка.

Но чем дальше отходил Шнурков от торговых рядов, тем сильнее распирало его изнутри от желания бегом вернуться назад и рассказать и Леше-обойщику, и соседям его, и всем интересовавшимся судьбой Палыча о том, что же случилось — нет, вернее, что увидел следователь, приехавший в дом Трубникова вместе с экспертом-криминалистом сегодня в десятом часу утра.

Шнурков за год работы в Бугровском райотделе узнал многих жителей райцентра. К тому же, одно время он выполнял обязанности участкового, и ему волей-неволей пришлось общаться с самыми популярными личностями поселка.

Одной из них, конечно же, был Палыч — вечно живой, заводной, шумный, в меру юморной и донельзя приветливый — как на своем рабочем рыночном месте, так и дома.

А тут Шнурков нашел его в такой ярости, что вначале никак не мог успокоить. Да и потом, когда Трубников начал рассказ о своем горе, его время от времени прорывало: «Ну, гады, ну, сволочи!», и это была самая мягкая часть его бурного, в основном, нецензурного выступления перед двумя милиционерами.

Когда лейтенанту спустя полчаса удалось-таки немного утихомирить размахивавшего руками и скрежетавшего зубами Палыча, тот поведал суть своего несчастья.

На эти выходные Трубников, пожалуй, впервые за несколько последних лет остался ночевать дома один. Уговорил он свою Катю с детьми съездить по двухнедельной путевке в Сочи, в настоящий санаторий, к настоящему морю, которого 8-летний Паша и 7-летняя Маша еще ни разу не видели.

Убедил Палыч жену и детей, что две недели он продержится — и если щей и супов варить не будет, то уж на вторые блюда Труба был мастак: гречневые и рисовые каши, пельмени, даже жареную картошку готовил так, что Катя не раз ему на полном серьезе предлагала устроиться шеф-поваром в местный ресторан «На семи буграх».

Проводил он свое семейство до вокзала, в поезд посадил, а вернувшись домой, что-то загрустил.

Достал из холодильника початую бутылку коньяка, которую держал для лечебных нужд, налил в стоявший на подоконнике стакан 100 граммов и медленно, задумчиво выпил, закусив одной из 14 шоколадных конфет, оставленных ему дочкой при расставании («Вот, пап, есть будешь вечером, по конфете в день, как все съешь, так мы и вернемся», — заявила Маша, вовсю готовившаяся к школе и научившаяся недавно считать до 20).

После коньяка светлая печаль охватила все существо Палыча, он посидел с полчаса у телевизора, дожидаясь, пока сообщат, какая там погода в Сочи, удовлетворенно улыбнулся, когда диктор сообщил о температуре моря в 250 и начал готовиться ко сну.

Разобрав диван-кровать, постелил простыню, разделся до трусов и уже в последнюю очередь отсоединил протез. Новая искусственная нога Трубникова была из числа новейших модификаций — Катя, жена, первые появившиеся в доме большие деньги настояла потратить именно на это, когда увидела, как натирает культю Аркадия старый протез с кожаными ремнями. Новый крепился легко, быстро и также свободно снимался.

Палыч аккуратно положил протез на крепкий деревянный стул, стоявший у открытого окна (спал Труба всегда именно так, дыша свежим ночным воздухом), завел будильник на 6 часов утра и, измученный непривычными для него печалями, как будто провалился в крепчайший сон.

Проснулся утром по звонку будильника, сразу потянулся к протезу, но его на стуле не оказалось.

Удивился Палыч, но не испугался еще, подумал, что шкодливый кот Бергамот, прыгая со стула на подоконник, мог свалить искусственную ногу Трубникова на пол, но и там ее не было.

Пришлось, прыгая на одной ноге и опасаясь упасть, добраться до чулана-кладовки, в которой вот уже лет семь пылились без дела забытые старые костыли, и на них обследовать весь дом.

«Неужто 100 грамм коньяка память отшибли», — уже в панике метался Палыч второй, а потом третий раз из спальни в зал, из зала — в прихожую, а оттуда — в обратную сторону.

Протез не находился! Да и не иголка ведь это, даже не деньги, которые могли куда-то завалиться.

Обессилев, присел Труба на тот самый стул, где должен был лежать его совершенный немецкий протез, и тут только обратил внимание на подоконник, на котором нечетко, но все таки отпечатался какой-то след.

Заглянул Палыч под окно, где от его, недавно сделанной, отмостки шла аккуратная асфальтовая дорожка, на которой если следы и были, то их смыл ночной ливень.

Вот тут и дал волю своим чувствам Аркадий Павлович Трубников, так дал, что сбежались на его зычный голос соседи из двух близлежащих соседних домов, находившихся в 100 метрах по обе стороны. Один из них и позвонил в милицию, потому что Палыч так разошелся, что не попадал пальцами даже на цифры 02 своего кнопочного телефона с автоматическим определителем номеров.

Ничего больше, кроме новых эпитетов нецензурного содержания по адресу воров, добавить Трубников не смог, как ни бился Шнурков, в надежде, получить какую-либо дополнительную информацию.

В доме, как выяснилось, пропал только протез. Все остальное, даже самые ценные вещи, осталось на месте. Такого рода кража вызвала полное недоумение ввиду ее полной бессмысленности. Впрочем, разговор о мотивах лейтенант оставил на потом, а пока же приказал эксперту попробовать найти «пальчики» посторонних лиц в доме.

Открыв чемоданчик с необходимым набором, еще более молодой, чем Шнурков, криминалист Васин важно сказал, что, кажется, у них есть шансы. К вечеру, когда результаты пальцеснятия стали известны, шансы быстро растаяли почти до нуля.

Ни в одной из комнат дома чужих отпечатков не оказалось, даже на стуле, где лежал протез, обнаружили только пальцы Трубникова (впрочем, не мудрено, поскольку он облапал стул сверху донизу, не понимая, где же его вторая нога).

Единственной зацепкой оставался след обуви на подоконнике. Однако 100%-но идентифицировать его не удалось. Экспертиза показала, что отпечаток сделан спортивной обувью типа «кроссовок» с достаточно распространенной подошвой, а размер ее — от 37 до 38.

Небольшое количество почвы, оставленное на доске подоконника, было скорее всего, из клумбы, в которую угодил в темноте похититель, пробираясь к окну (клумба находилась в 10 метрах, слева от него).

Васин объяснил Шнуркову, что отпечаток одной из рук прослеживался на краю подоконника, но хлеставший всю ночь дождь уничтожил всякую возможность снять этот отпечаток — «дождь смывает все следы», процитировал Васин название какого-то популярного иностранного фильма.

Следователь сразу же попробовал использовать недавно появившуюся в райотделе милиции собаку, но пес, которого кинолог Кошкин подвел к стулу, понюхав его, двинулся к холодильнику Трубникова, где стоял минут пять, преданно глядя на Палыча, пока тот, не выдержав, не достал из недр кусок колбасы и не скормил этому Рексу.

Не дождавшись от начавшего раскаляться Палыча второго куска, Рекс через распахнутое окно выпрыгнул на улицу, пометался вдоль клумб по дорожкам и потрусил вдоль улицы. Остановился пес у заброшенного дома, а потом также не спеша пробежал внутрь загородки и довел Кошкина и Шнуркова до каменного подвала, расположившегося сзади-сбоку от дома.

Дверь подвала была открыта, пахло оттуда сыростью и плесенью, и Рекс лезть в темноту не пожелал, как его Кошкин ни убеждал и ни грозил.

Он улегся рядом с дверью и водил мордой, глядя то на своего шефа, то на Шнуркова, то — хитровато — на зияющее подвальное отделение, как бы говоря: «Ну что же вы, я свое сделал, теперь ваша очередь!»

Когда лейтенанту это надоело, он, приказав Кошкину сторожить подвал, пошел на рынок — за фонариком, чтобы узнать-таки, что же там, в темной сырости, или, кто же там, в мрачной темноте, прячется?

Вернувшись через полчаса, следователь увидел, что Рекс мирно дремлет на припекающем вовсю солнце, а хозяин его пускает колечки дыма, наблюдая за ними внимательнее, чем за входом в подвал.

Разозленный Шнурков вскричал так, что пес подпрыгнул, а Кошкин поперхнулся дымом и лихорадочно попытался затушить сигарету, но никак не мог найти чем, пока, наконец, не втоптал ее каблуком ботинка в землю.

Оба — один с виноватой мордой, другой — с виноватым лицом — стали наблюдать, как следователь спускается в подвал.

Темнота началась уже с пятой ступеньки, и потому Шнурков включил фонарик, луч которого не смог охватить внутренность подземелья — таким оно оказалось большим.

Подвал старинной кладки — из тесаных, плотно пригнанных друг к другу известняковых плит — делился посередине стеной на два рукава, в каждом из которых виднелись какие-то вместительные бочки.

Следователь насчитал их около десятка, и каждую он старательно исследовал, высвечивая фонариком внутренность посудины.

Когда Шнурков подошел к последней из бочек, которая стояла как-то боком, из нее с таким диким душераздирающим визгом выскочило какое-то существо, что лейтенант, откачнувшись в сторону, стукнулся лбом об известняковую плиту, а ногой угодил в противное жидкое месиво, видимо, вылитое из этой же бочки.

Исследовать подвал дальше следователь не стал, а осторожно вылез на белый свет, проклиная все на свете и держась за ушибленное место.

Едва только успел Шнурков разогнуться, и, щурясь, посмотреть вокруг, как сзади послышалось нарастающее шуршание, и кто-то метеором проскочил между ног лейтенанта, промчавшись за калитку, а далее на улицу.

Только тут Рекс, озадаченно наблюдавший за процессом, рванул следом за беглецом. Рванул так, что державший поводок пса Кошкин, пробежав по инерции за ним несколько шагов, темпа не выдержал и упал, успев-таки выпустить из рук связующую его с собакой нить — иначе пришлось бы ему плохо.

Когда Шнурков выбежал на улицу, то увидел, как далеко впереди несутся две маленьких тени, следом за которыми стремится тень побольше.

Первой, как выяснилось, была тень трубниковского кота Бергамота, второй — его возлюбленной, соседской кошки Дуни. Добежав почти до конца улицы Ленина, словно по сигналу, Бергамот и Дуня резко повернули в противоположные стороны и скрылись в каких-то закоулках.

Рекс остановился, повертел мордой влево-вправо, постоял, выражая величайшее презрение: «Больно вы мне и были нужны», развернулся и не спеша потрусил назад.

Так бесславно закончилась в Бугровском районе первая попытка использования собаки в розыскных целях. А Шнуркову и Кошкину пришлось наутро, при начале рабочего дня, прятать боевые травмы: следователь сдвинул пилотку на непривычную левую сторону, а кинолог правую руку все время старался держать в кармане.

Поскольку расследовать преступление по горячим следам не удалось, Шнуркову предстояло обдумать версии, причем, оперативно, иначе, как пригрозил Трубников в разговоре с начальником милиции Томиным: «Я подниму на ноги весь рынок, в области узнают, чья милиция даром хлеб ест».

Главный милиционер района вызвал следователя и, внимательно, без улыбки, глядя все время на темно-синюю шишку на его лбу, сказал: «Сроку тебе, лейтенант — три дня. В пятницу Трубников должен стоять на рынке на своем протезе — понял? Иначе сам будешь на его месте бюстгальтеры продавать. — Иди!»

Зашел Шнурков в свой кабинет и стал думу думать — с чего теперь начать. Мысли в голове лейтенанта, после вчерашнего приключения в подвале, ворочались с трудом, как несмазанные колеса в плохой телеге. И мыслей этих было немного.

Первая — следователь был уверен, что незнакомцы тут отпадают (гастролеры бы «почистили» все жилище — и основательно).

Вторая — из жителей Бугровска лейтенант сразу отмел женщин — все бугровчанки уважали и ценили Палыча и так зло шутить или мстить, рискуя остаться без очередных новинок для своих «нижних и верхних прелестей», они не могли.

Значит, оставались бугровчане-мужчины — 2325 человек, включая детей.

Кто из них имел какие-либо мотивы для совершения данного преступления? Как Шнурков ни изощрял свою фантазию, кроме коварных соседей и мстительных конкурентов по бизнесу, он никого придумать не смог. Оставалось еще злостное хулиганство — как крайний, малоубедительный вариант.

К концу первого дня, данного ему начальником, лейтенант пришел к твердому убеждению, что врагов на почве бизнеса у Трубникова, как это ни казалось парадоксальным, нет, поскольку продажей нижнего белья на Бугровском рынке занималось, кроме него, только пять женщин, которых даже потенциально Шнурков отмел как возможных преступников.

Оставались, правда, кое-какие вопросы по местным олигархам Вениковым, но, поговорив с Лидией и Сергеем, следователь выяснил, что они не в обиде остались на Палыча, когда тот, поработав два года на них, ушел потом в самостоятельное плавание (он честно об этом предупредил).

Кроме того, Вениковы давно уже специализировались на нижнем белье элитного класса, предназначавшемся для богатых бугровчанок, а Трубников продавал трусики, бюстгальтеры, ночные рубашки для обычных, среднеобеспеченных женщин райцентра.

Да к тому же, по просьбе Палыча, Вениковы привозили ему оптовые партии белья. Так что они и не конкуренты вовсе, а скорее, партнеры.

Торговцы-соседи собранную Шнурковым информацию подтвердили. Вообще, для Бугровского рынка Палыч являлся своеобразным талисманом, залогом его успешности. Как в футболе идут на классного футболиста, а в результате видят всю команду, так и желавшие даже не купить что-то, а посмотреть на легендарного Палыча обеспечивали покупательную способность и выручку местного торжища.

Утром второго дня Шнурков решил посетить Трубникова, чтобы расспросить его о соседях. Нашел следователь Палыча угрюмым, раздраженным — но взявшим себя в руки. Сидя за столом, Труба чистил картошку и бросал потом ее в кастрюлю с водой:

«Как успехи, лейтенант?»

«Извини, Палыч, результатов пока нет, ищем!»

«У тебя два дня, Шнурков — два дня — и ни часом больше. Я не угрожаю, но ждать больше не смогу и не захочу. От меня что хочешь — я ж тебе все рассказал?» — с недовольством сказал Трубников.

«Знаешь, Аркадий Павлович, похоже, это дель твоих соседей».

«Каких соседей?»

«Тебе лучше знать, кто из них на тебя зуб имеет», — ответил лейтенант — «Давай вместе подумаем».

«Да ерунда это — соседи мои приличные люди. Не без недостатков, конечно, но общаемся мы с ними нормально», — с сомнением сказал Труба.

«Ну а все — таки, Аркадий Павлович, давай поподробнее охарактеризуем каждого. Сколько их, кстати?» — спросил следователь.

«Улица наша новая, дома друг от дружки в ста метрах, потому два соседа — по нашей стороне улицы и еще трое — на другой» — подсчитал Трубников.

«Итого — пятеро», подытожил Шнурков.

«Да, пятеро — сейчас про каждого расскажу — только давай поедим сначала», — и Трубников подвинул сковороду к Шнуркову поближе.

С аппетитом поедая длинные, золотистые пластинки картошки, не успевший, как всегда, позавтракать, лейтенант по достоинству оценил кулинарные способности Палыча.

Сам Трубников, аккуратно жуя, успел о каждом из соседей рассказать главное.

Юрий Колосовников, капитан первого ранга в отставке, вернулся в родные места три года назад, поселился в доме так и не дождавшихся его из очередного многомесячного плавания родителей. Скромное отцовское жилище он реконструировал, и оно стало выглядеть если и не по-европейски, то вполне по современному. Занимается отставной капитан ремонтом двигателей для знакомых, которые уже не раз предлагали ему если и не создать свою станцию техобслуживания, то устроиться по профилю в какой — либо из фирм.

Колосовников от таких предложений не раз отказывался. («Мне достаточно того, что есть»). Жена его, Елена Викторовна, преподает химию и биологию в местной средней школе, учащиеся старших классов которой прозвали ее «Еленой Прекрасной» за соответствующие внешние данные и добрый характер.

Их сын, второклассник Миша, дружит с Пашей Трубниковым, часто бывает дома у Палыча, а Паша регулярно навещает Колосовниковых. На почве дружбы сыновей начали общаться и взрослые. Елена Колосовникова и Катя Трубникова стали настоящими подругами. Обе семьи регулярно вместе выезжают на природу (бывшего моряка и теперешнего торговца объединила страсть к рыбалке).

О других соседях Палыч поведал не так подробно.

Антона Коровина видел вообще только раз, когда тот, купив соседский дом 4 года тому назад, зашел к нему представиться. Молодой еще мужик лет 40, родом из Бугровского района и собирающийся вернуться сюда, он пока шахтерствует в Воркуте и в Бугровске бывает очень редко. Коровин просил Палыча присматривать за купленным домом и даже предложил оплату, которую Труба с негодованием отверг. Сейчас же в доме никто не живет, и бомжей тоже в нем нет — уж за это Палыч ручается.

На противоположной стороне улицы Заводской живут заместитель главы администрации района Путягин с женой и двумя маленькими детьми, председатель местного потребительского общества Одиноков с женой (взрослый их сын работает в областном центре) и управляющий газовым трестом Малютин. У последнего двое детей — дочь Ольга, 14 лет, и сын Петр, 11 годов, жена Малютина работает в сбербанке. С этими тремя семействами Трубниковы общаются постольку — поскольку: здравствуйте — до свидания, как дела? — все-таки районная элита, и некоторое зазнайство у них, по словам Палыча, имеется. Но чтобы позариться на его ногу? Это было бы для них величайшим идиотизмом.

Попрощавшись с Аркадием Павловичем, Шнурков навестил Путягина, Одинокова и Малютина. Пришлось, правда, отвлечь их от суетных районных дел, поскольку разговор с замглавы администрации состоялся у него в рабочем кабинете, с председателем потребительского общества в цехе по производству макарон, которые никак не хотели иметь трубчатую форму, а с Малютиным — во время его матерной беседы с недисциплинированным бригадиром газосварщиков.

Все трое к визиту лейтенанта отнеслись с некоторым удивлением, но пониманием: Палыча, как выяснилось, они уважали за деловые качества и сочувствовали его несчастью. А Малютин даже поразмышлял вслух: «Неужели из Палыча он опять Несчастливцевым становится?» Однако по существу дела что-либо сказать не могли, и не верить им у следователя никаких оснований не было.

Заканчивался второй день, данный начальником милиции Томиным для того, чтобы Шнурков нашел проклятый протез, а у следователя не то что следов не было, но даже и версии все его рассыпались в прах.

Для очистки совести лейтенант прошел по всем заброшенным местам, подвалам и закоулкам, хотя было их на этой улице совсем немного (жили здесь люди состоятельные), и оптимизма ему это не прибавило.

Когда утром третьего, последнего дня, следователь докладывал начальнику райотдела о своих недостижениях, Томин раздраженно — философски подвел итог: «Ну что ж, лейтенант, завтра будешь новую профессию осваивать — иди! Жду для последнего рапорта — или грудь в крестах, или голова в кустах».

Первую половину дня следователь посвятил прекрасной половине человечества, хотя ему в эти минуты было совсем не до красот: разноцветные картинки, как он торгует бюстгальтерами и трусиками, мелькали перед глазами. И одна из картинок, самая яркая, засела в мозгу особенно прочно: торговец Шнурков убегает от разъяренных женщин, которые, размахивая над головами всеми видами нижнего белья, бегут за ним с криками: «Бей его, бабы, это ж все белье для «голубых».

С трудом избавившись от видений, лейтенант все же довел до конца свои опросы — разговоры с женщинами. Но ни работница сбербанка Виктория Малютина, ни начальница районного узла связи Вера Одинокова, ни домохозяйка Антонина Путягина, тоже сочувствовавшие пострадавшему Трубникову, не смогли пролить хоть какой-то дополнительный свет на случившееся.

К Колосовниковым, ближайшим соседям Палыча, Шнурков пришел в 6-ом часу вечера, так и не успев пообедать, но чувствуя себя не голодным, а скорее предназначенным для съедения людоедом Томиным. Лейтенант, не надеясь уже ни на какие положительные результаты, позвонил в дверь, выкрашенную приятной бежевой краской.

Открыла ему Елена Викторовна, из-за спины которой выглядывал 8-летний Миша.

Елена Прекрасная (Шнурков убедился, насколько правы оказались старшеклассники Бугровской школы, назвав свою учительницу так) приветливо пригласила следователя в дом и сообщила, что мужа нет, поскольку он уехал в очередному знакомому ремонтировать очередной двигатель.

Расстроенный и так донельзя, лейтенант, от расстройства сев за стол, не стал отказываться от чая с домашним тортом и не заметил, как в течение 15 минут съел его полностью, отрезая кусок за куском. Когда он, в замешательстве, опомнился, Елена Викторовна с улыбкой сказала: « Я рада, что мое изделие Вам понравилось. Хотите еще? Миша, — позвала она сына, — принеси второй торт».

Бойкий Миша принес еще более замечательное произведение — на большом блюде, украшенное кремовыми большими цветами.

Но лейтенант уже категорически отказался, попросив хозяйку рассказать все, что она знает возможных врагах, конкурентах Палыча или просто о местных хулиганах, которые могли быть способны на такую подлость.

Когда, печально улыбнувшись, Елена Прекрасная развела руками и тихонько вздохнула — Шнурков понял: последняя его надежда растаяла вместе с этим вздохом.

Извинившись, следователь поблагодарил за чай и торт и хотел было сказать «До свидания», когда вертевшийся тут же Миша вдруг спросил: «Дядя Шнурков, а почему Вы меня не допрашиваете?»

«Чего-чего? — недоуменно ответил лейтенант, — О чем это я тебя не допрашиваю?»

«Как о чем? О протезе» — важно произнес второклассник.

«А ты что, знаешь, где он?» — иронически-недоверчиво поинтересовался следователь.

«Нет, я не знаю, а вот Петька-газовщик хвастался, что знает».

«Петька-газовщик — это кто?» — проявляя уже нараставшую заинтересованность, спросил Шнурков.

«Да Петр Малютин, сын управляющего газовым трестом, он в 5 классе учится» — ответила за сына Елена Викторовна.

Лейтенант вылетел из дома Колосовниковых как на крыльях, но еще час у него ушел на поиски названного Пети.

Пятиклассник играл в футбол на самодельном стадионе, примостившемся у самой речки, а партнерами его были ребята постарше.

Появление милиционера для всех явилось полной неожиданностью и деморализовало их настолько, что никто и не попытался бежать.

Когда Шнурков, ухватив Петю за плечо, спросил: «Где протез?» — пятиклассник от испуга потерял дар речи, и только указал рукой куда-то на речку.

«Ты что, утопил его в реке?» — возмущенно сказал лейтенант.

Петя покачал головой «А где он?». Малютин опять показал на речку.

«Так все-таки протез в воде?» — настойчиво продолжил Шнурков.

Пятиклассник, по-прежнему бледный и испуганный, снова покачал головой.

«Товарищ лейтенант», — к нему подошли другие футболисты, ребята лет 14-15, и один из них именно так, официально, обратился к следователю.

«Да», — ответил следователь.

«Петька не на речку показывает, а на остров» — сказал самый бойкий из ребят, Ключарев.

Только тут Шнурков заметил крохотный островок посреди речки.

«Там?» — обратился он к Малютину.

«Ага» — к тому, наконец, вернулся дар речи, и он слегка порозовел.

Лейтенант бросился было искать лодку, но футбольная компания предложила ему только снять ботинки и засучить брюки.

Через 10 минут все оказались на острове, который был изрыт вдоль и поперек свежевыкопанными канавами и ямами.

«Это что такое?» — недоумевал Шнурков.

«Да мы тут клад искали»

«Какой клад?»

«Пиратский, капитана Флинта», — отвечали ребята вразноброд.

«Протез где?» — вернулся лейтенант к своим проблемам.

«Да в землянке — вот в той» — и ребята указали на малозаметное подземное сооружение. Через 5 минут, совсем уже успокоенный, держал Шнурков в руках нисколько не пострадавший протез Палыча и слушал ребячью историю.

Одиннадцатилетний Петя Малютин очень хотел подружиться с компанией ребят с соседней улицы, но все они были старше его на год, а то, и на три, и никак не хотели принимать младшего для своих игр, одной из которых и любимой была «Пираты 20 века» (заводила Витька Ключарев прочел «Остров сокровищ», пересказал книгу ребятам, и каждый из них выбрал себе новое, разбойничье, имя).

Петя тоже мечтал быть пиратом, и когда ребята, с издевкой, спросили: «А кем именно?», он с жаром ответил: «Сильвером!»

«Петька, а Сильвер-то одноногий был», — насмешливо сказал Ключарев.

«А я буду одноногий — завтра же, вот увидите», — убежденно заявил Малютин.

От соседа-второклассника Пашки Трубникова Петя хорошо знал, что отец того, Аркадий Павлович, ходит на протезе и что скоро почти вся их семья уезжает на юг.

Целый вечер пятиклассник Малютин наблюдал за окном Палыча, которое, как обычно, осталось открытым. Лишь около 12 ночи рискнул Петька забраться в дом. Обмирая от страха, угодив в клумбу и чуть не свалившись с подоконника, он забрал со стула протез и той же ночью оттащил его на остров, где обычно играли ребята.

На другой день Петька изображал перед компанией одноногого Сильвера.

Выслушав всю эту пиратскую историю, лейтенант отвел любителя романтики домой, к маме и папе, а находку возвратил, сразу же, ожившему и повеселевшему Трубникову.

Когда на следующее утро, Шнурков гордо сообщил Томину о найденном протезе, начальник милиции от души поблагодарил следователя: «Ну что ж, лейтенант, не придется менять тебе профессию».

В тот же день на Бугровском рынке царило большое оживление, торговля шла бойче обычного в несколько раз: почти весь поселок пришел посмотреть на радостного Палыча, который сумел не только наверстать упущенную выгоду, но и продал все, что имел из запасов, на две недели вперед.

Не оплошали, воспользовавшись моментом, и его соседки.

А вечером Аркадий Павлович съел с чаем сразу четыре шоколадных конфеты, накопившиеся за дни переживаний. До возвращения семьи оставалось девять дней, но теперь это для Трубникова не было страшным.

Управляющий же газовым трестом Алексей Малютин, выдрав сына ремнем от души, потом успокоился и, наконец, решился на покупку компьютера, о котором Петька давно прожужжал ему все уши, а вот ведь как все вышло!

Александр Полынкин
2004 год

Добавить комментарий

Пожалуйста, не надо спама, сайт модерируется.

На сайте включена Граватары. Вы можете использовать сервис Gravatar.