Мать. Рассказывает Полина Алексеевна.

Моя мать была разной. К старости её характер подиспортился, но я помню время, когда она хохотала заливисто, как ребёнок. Как-то я приболела, и мать разрешила мне остаться дома, за мной зашла подружка, чтобы вместе идти в школу.

— Дома будешь, — с завистью сказала она, — а я, а я. . .

Подружка чуть не заплакала от досады, а мать сказала:

— Посиди и ты у нас.

И мы остались дома. Мать была в хорошем настроении и рассказывала всякие истории, от которых мы чуть со смеху не падали. То про какого-то малого из их деревни, которому страсть как хотелось иметь гармонь, а родители не покупали. Раз кто-то заглянул в окошко избы этого паренька и увидел, что он сидит на скамейке, ухватив себя за рубашку на груди, и растягивает её в разные стороны, будто меха гармони. При этом издаёт какие-то звуки губами. Смеху в деревне было!

В таких рассказах меня всегда удивляло, как деревенский люд умеет во время заглянуть, подслушать и потом разнести свои знания по всей деревне. Причём со временем ничего не забывается, становится крепче и интересней.

Лепёшка

Ещё мать рассказывала про лепёшку. В годы её молодости люди стыдились бедности, прятали её. И в одной такой бедной семье напекли ржаных лепёшек. Осталась одна, последняя и тут в гости пришла соседка. Хозяин схватил лепёшку и зашвырнул её в угол избы.

— Надоели ржаные лепёшки, — крикнул он, — пшеничные пеки.

Соседка была удивлена подобным обращением. Ишь, ржаные им не угодили и начала обсуждать это происшествие с другой товаркой.

— Да что ты! — ахнула та. — То-то я к ним прихожу, а они все по углам шарят и бормочут, куда делась, куда делась. Лепёшку искали!

Мать рассказывала неподражаемо, да ещё в лицах, мы так хохотали.

Селёдка

Раз мать купила селёдку, порезала её в чашку, накрошила лучку, маслица добавила, не успела съесть кусочек, как за чем-то вышла во двор. Двери у нас летом были распахнуты целый день, вошла курица, осмотрела углы, взлетела на стол, примерилась и капнула прямо в селёдку. Мать аж взвыла, когда это увидела. Выгнала курицу и начала бушевать с досады, досталось и мне. Селёдку выбрасывать было жалко, время было тяжёлое. Мать промыла селёдку, опять сложила в чашку, накрошила лучку, полила маслицем, но не ела. Ходила, ходила, посмотрит на чашку, подойдёт, но ест.

— А чего, чистая, хорошая, — вздыхала мать, — и не пахнет ничем.

Я сидела за столом и давилась смехом.

— Не хочешь?

Я помотала головой. И тут, конечно же, соседка. Мать её недолюбливала, соседка была из обеспеченных, сытых. Соседке, наверное, и самой было странно, с чего бы мать так ей обрадовалась и чашку с селёдкой пододвинула для угощения. Я уже стонала от смеха за своим столом.

— Плохая селёдка-то, — сомневалась соседка, — с чего бы Тамарке так хохотать.

— Иди, иди отсюда, — мать замахала на меня руками. Я выползла из-за стола, и уже в дверях услышала чавканье: соседка угощалась от души.

Евлампия Перепелова

У матери всегда кто-то ночевал. У нас это было просто, мать приносила пук соломы, кидала его на пол, и постель была готова. Часто приходила Евлампия Перепелова, она была с Сосны. Помню её сухой, высокой и старой. А была ли она старая, не знаю, мне в то время все женщины казались пожилыми. Евлампия была единоличница и рассказывала, что её земля кончалась у самого порога. Ей сильно досаждали. Хата у Евлампии была крохотная, соседские козы забирались на соломенную крышу и плясали на ней. И некому было заступиться за старуху. Чем она жила, не знаю, но ходила в Иерусалим, как я понимаю, под Москву, оттуда приносила свечные огарочки, целую свечку ей купить было не за что. Ходила они зимой, летом ли в одних юбках. Но в холодное время носила вязаные носки с чунями. Раз зимой она сидела перед нашей печуркой, подставив голые коленки теплу, и дремала. От мороза или от печного жара её ноги покрылись волдырями. Мать увидела и разохалась:

— Ты смотри, Евлампия, что с тобой случилось!

Такой была моя мать. Помню, когда мы копали картошку, а родилась она не то что сейчас, мать говорила:

— Хватайтесь, деточки, за бороду Черномора, — так она называла ботву, — и тяните. Она умела свой скромный быт наполнить какой-то красотой.

Я читаю старые письма, смотрю фотографии и вспоминаю, вспоминаю. Что ещё остаётся, когда за окном зима и идёт снег.

Полина Романова