Воспоминания участника Великой Отечественной войны Кириллова С. К.

21 сентября 1940 г. — очередная призывная комиссия. Райвоенком Яльчикского РВК Чувашской АССР тов. Вахрамеев после комиссии зачитывает приказ о принятии призывников в ряды Красной Армии, меня, как лучшего спортсмена района приняли в авиацию.

5 октября 1940 г. мне вручили повестку для отправки в армию.

16 октября 1940 г. мы прибыли в Бобруйск. В ноябре-декабре я работал физруком карантина.

1 января 1941 г. приняли присягу. Нас, бойцов со средним и высшим образованием, которых до сих пор временно до особого распоряжения держали в карантине, включили в состав аэродромной роты.

С января 1941 г. я начал работать писарем роты, а с февраля — писарем части. В январе политрук роты Бирилло назначил меня групповодом. В неделю раз, по особой программе я проводил политзанятия с солдатами-чувашами.

В последней декаде апреля приехал в нашу часть старший политрук Ленинградского авиатехнического училища. Он выбрал восемь человек, в том числе и меня. Мы проходили предварительную комиссию. Будучи писарем, я приготовил для всех документы. Собрались к отправке. Через час должны были отправиться в Ленинград. Пришёл начальник строевого отдела капитан Коркин и говорит: «Товарищ Кириллов, вы остаётесь. Все документы, кроме своих сдайте тов. Завьялову».

— Почему остаюсь?

—Так приказал командир части. Вы пока нужны здесь. В следующий раз в другое училище поедете.

Я остался. Целую неделю работал делопроизводителем в гор-райвоенкомате Бобруйска.

19 июня меня назначили кладовщиком продсклада.

21 июня в 11 часов ночи зачитали боевой расчёт, и мы легли отдыхать. Ровно в 12 часов меня разбудили и приказали явиться в штаб к командиру части. Совещание проводил сам командир части, интендант 1-го ранга Гудович. Он приказал куда кому явиться в случае боевой тревоги.

Мы легли спать. Вскочили по вою сирены в 22 часа, 22-го июня. В три часа мы уже были на аэродроме. Там кипела работа: техники заправляли самолёты, подвозили боеприпасы… Мне было приказано готовить сухой паёк для лётчиков. Я заполнял мешки продуктами и складывал по 9 мешков — по эскадрильям.

Лётчики выстроились по полкам, одеты по-лётному. Перед строем командир полка отдал приказ: «Разбомбить живую силу и технику врага, особенно танки в таком-то районе, в таком-то квадрате».

Взошло солнце. И в это же время полетели на запад самолёты одного полка. Потом второй полк. Начали выталкивать из ангара самолёты третьего полка, чтобы заправить, но не успели. Раздался вой сирены. Воздушная тревога!

В небе появились более сорока самолётов, они летели прямо на наш аэродром. Самолёты не наши, и звук мотора не такой, как у наших. От самолётов что-то начало отделяться. Бомбы! Начался ад кромешный. На ногах не устоишь — сбивает воздушная волна. Я упал, хотел отползти на край аэродрома в крапиву, но ползти было невозможно, даже лежачего подбрасывало. А нас бомбят и бомбят. Летят крупные осколки: фрру, фрру. Наши самолёты горели, снаряды рвались, патроны в горящих самолетах трещали. Одна бомба упала недалеко от меня.

…Голова болит, шумит. По всему телу будто мурашки, бегают, щиплют, кусают. Во рту сухо, солнце уже высоко. Хотел подняться — голова закружилась, упал. Ощупываю голову. Что это? Сгустки крови. Из носа тоже идёт кровь. Через несколько минут пробую подняться. Аэродром разворочен, самолёты сгорели. Бегут люди с носилками. Тут только я вспомнил о бомбёжке. Ко мне подбегают санитары. На машину и в лазарет. Там оказали первую помощь. Я контужен, не слышу.

Так началась война.

В лазарете пролежал 3-4 дня. 27 июня я получил винтовку и патроны. Этим же вечером началась эвакуация. В ночь на 28 июня мы выехали из города и по направлению поняли, что отступаем. Отступали ночью, организованно, по приказу. Проехали Гомель, Новгород, Сиверский, Шостку, Сумы, Рыльск, Обоянь… Наша часть теперь называется 266 БАО.

При отступлении было много неожиданностей. Запомнился такой случай. Примерно в начале или середине июля, когда отступали по лесу, догнала нашу колонну легковая штабная машина. Из неё вышел начальник строевого отдела капитан Коркин и приказал поворачивать назад. Значит, мы ехали не по той дороге. Не успели мы развернуться, в нас со всех сторон начали стрелять.

Прозвучала команда: «Всем в кювет, занять круговую оборону. По фашистским гадам огонь!» Начали стрелять из винтовок и мы. Но куда? Никого не видно, просто стреляем в лес. Потом говорили, что на нас напали немецкие десантники, направив нас по ложному пути. Мы прогнали их. Среди нас появились раненые. Мы подобрали их и отправились обратно, догонять главную колонну.

При отступлении по украинской земле немецкие танки два раза отрезали нас. С боями приходилось вырываться из окружения, теряя людей и автомашины.

К 1 ноября 1941 г. приехали на ст. Колышлей Пензенской области. Здесь начали заново строить аэродром.

Враг рвался к Москве. В этот критический момент, когда большая опасность нависла над столицей, партия призывала: «Все на защиту родной Москвы!» Осенью 1941 г. Москва стала прифронтовым городом. Партия сделала всё, чтобы укрепить силы защитников Москвы, сделать их непобедимыми. Из восточных районов шли эшелоны с войсками, вооружением, боеприпасами. Полностью оправдали надежды партии, нашего народа воины Советской Армии. В битве за Москву они покрыли свои Боевые знамёна неувядаемой славой.

В результате октябрьское наступление фашистов на Москву было остановлено. Но враг стремился во что бы то ни стало овладеть столицей СССР.

В середине ноября наступил новый этап в битве за Москву. Гитлеровское командование после перегруппировки своих войск возобновило наступление. Располагая превосходством в силах, враг рассчитывал танковыми ударами расчленить советские войска, охватить Москву с севера через Клин, Калинин, Солнечногорск, и с юга — через Тулу, Каширу, Елец, а затем сомкнуть танковые клещи и захватить нашу столицу.

6 ноября 1941 г. Нас расформировали и бросили для подкрепления защитников Москвы, отправили в пехоту.

10 ноября. Приехали в Елец, тут формируются полки, батальоны, роты. Мы попали в 507 полк 148 с. д. 13 Армии, первый батальон. Командир батальона старший лейтенант Д. К. Шмиков.

Начались морозы. Нам дали тёплые вещи, также выдали ломы, лопаты, кирки и вывели на окраину города. Мы копали мёрзлую землю, рыли окопы, траншеи, блиндажи. Фашистские самолёты начали бомбить город. Фронт приближался, уже были слышны артиллерийские канонады. 15 ноября нам выдали английские заржавевшие винчестеры и по 4 патрона к ним. Сперва мы даже не умели с ними обращаться. Нас вывели в поле на оборону.

20 ноября нас перевооружили, забрали винчестеры и выдали русские винтовки и по 50 патронов.

В обороне стояли день и ночь. Пищу приносили в поле. Прошло два-три дня. Как-то ночью ко мне подошёл командир взвода и передал ручной пулемёт. Такой пулемёт я видел только на рисунках и в кино, обращаться с ним не умел, о чём и доложил командиру. Командир, мл. лейтенант сказал: «Ничего, товарищ Кириллов, вы во всех вопросах разбираетесь лучше всех и пулемёт усвоите лучше». Так я стал пулемётчиком. Ко мне прикрепили двух подносчиков патронов и дисков — Петрова и Ушакова.

Несколько слов о младшем лейтенанте (фамилию забыл). Он прибыл к нам из госпиталя, был в боях. Мы любили и уважали его. Он учил нас, как перехитрить врага, рассказывал много боевых эпизодов, был опытным воином. С подчинёнными общался вежливо, но скоро его перевели. А взамен дали «зелёного» лейтенанта, только из училища, толку от него было…

В конце ноября или в начале декабря нашу роту по боевой тревоге сняли с обороны и повели в город. Привели во двор монастыря. Там 20-22 грузовика. Прибыла сюда и вторая рота. Посадили нас на машины и куда-то повезли, ночью. Кругом пожары, фронт близок. Слышны пулемётные очереди. Примерно в 25-30 км. от Ельца остановились. Заняли одну деревню, стали на оборону. Рота находилась в деревне, пулемётный расчёт — я и подносчики с семью бойцами-стрелками дежурили в поле на высотке у стога соломы в одном километре от деревни. Мороз — 40. Бойцы-стрелки сменяются через два часа, а пулемётчик — без смены.

Через два дня утром нас сняли с поста и перебросили на ст. Студёное. Бегом, шагом, бегом. К вечеру подошли к станции Студёное. Не успели занять оборону, как в деревне раздался женский крик, плач. Около нас начали рваться мины, свистели пули. Откуда стреляли? Наверное, из леса. Я лёг в одну лунку и начал стрелять из пулемёта в сторону леса, ничего не видя. Один диск пропустил. Хотел положить второй, но моих подносчиков рядом не оказалось. Никого нет, только мины рвутся и свистят пули. Хорошо, что стемнело. Наши отступили, я за ними. Остановились в одной деревне, заняли оборону. Рано утром направились в сторону Ельца. Дошли до одного совхоза, потом ночью зашли в Успенское, там заночевали.

Утро. Выстрел часового. Тревога. Все побежали в рощу за деревней. Я тоже со своими подчинёнными побежал туда.

«В роще немцы, изгнать их оттуда», — приказал командир. Ложусь у забора перед рощей и даю очередь. Пули свистят. Смотрю, рядом со мной лежит мой подносчик Ушаков, лоб продырявлен разрывной пулей. Убит и другой подносчик Петров. Встаю, даю очередь стоя, перепрыгиваю через забор и вхожу в рощу, за мной идут пять бойцов. Я обо что-то споткнулся и упал. В ствол пулемёта попал снег. Пулемёт не работает. Кругом рвались мины, трещали автоматы, слышны были голоса наших командиров. Я хотел очистить ствол пулемёта прутиком. В это время один боец тронул меня за рукав: «Слушай, что там бормочут?» Я прислушался, рядом с нами в 10-15 метрах разговаривали немцы. Мы побежали по краю рощи, вышли в переулок, отступили к деревне. На другой стороне деревни наши отступали в сторону Ельца, человек десять. Нашу роту в Успенском разбили.

Мы отступили в Елец. В город зашли со стороны кладбища. От роты осталось всего двадцать два человека. В Ельце совсем мало бойцов. Мороз — 40, пулемёт замерзает. В город вошли немцы. Их много. Мы отступали. Отстреливаясь из-за углов домов. К вечеру вышли на окраину города, там на горе стояла церковь. Лестница церкви цементно-бетонная. Укрывшись за лестницей, я приготовился встретить фашистов огнём пулемёта. Но пулемёт отказал, смёрз. Мы отступили в село Ольшанец, в нём и заночевали. Из батальона осталась неполная рота.

На другой день после полудня немцы стали стрелять из артиллерии и миномётов. После артподготовки они пошли в наступление на Ольшанец. Эх, много их. У нас только винтовки и ручной пулемёт с двумя дисками. Приказали отступать в Сахаровку, немцы туда не пошли.

На другой день дали пополнение, получили боеприпасы, 507 стр. полк пополнился людьми. Собрались все три батальона.

6 декабря утром построились побатальонно. Приказ: «Наступать. Освободить Ольшанец». Старались подойти к селу незаметно по лощинам, по оврагам и речкам. Немцы и не думали, наверное, что русские осмелятся наступать. 1-й батальон близко подошёл к каменным изгородям. В это же время 3-й батальон справа по речке вплотную подошёл к селу и с криком «Ура!» пошёл в атаку. 2-й батальон шёл с левой стороны Сахаровки. На село мы шли с трёх сторон. Но немцы быстро опомнились. Начали бить по нам из миномётов, с крыш поливали из автоматов. Хорошо, что изгороди приусадебных участков были из камня, они служили хорошей защитой. Появились убитые и раненые. Командир взвода Петя Шандриков закричал: «Товарищ Кириллов, вон железная крыша с чердаком. Оттуда из автомата бьёт. Дай жару из пулемёта по ним». Я дал несколько коротких очередей. По переулку выползаем на улицу. Навстречу бежали четыре фашиста. Я встал, из-за угла дал по ним очередь. Только успел лечь — над головой по стене защёлкали пули. Отползаю назад. Наблюдаю. Наши пустили в ход гранаты. Гранаты рвутся на крышах, во дворах. Немцы начали отступать, бой идёт уже в середине села. Я отстрелял последний диск — четвёртый. Получил разрешение командира и с подносчиком зашли в избу набивать патроны. Наспех набили два диска. Догоняем своих. На крыльце у церкви лежит Петя Шандриков. Пуля попала ему прямо в лоб, убит мой друг.

К вечеру гитлеровцы оставили Ольшанец. На другое утро собрали убитых. Пришло пополнение, получили боеприпасы.

8 декабря. Утром построились побатальонно. Приказ: «Освободить город Елец. 507 полк должен выйти к железнодорожному мосту, овладеть мостом, элеватором, вокзалом…и дальше. Нам поможет бронепоезд. Вперёд!»

Тут и артиллерия, миномёты и станковые пулемёты работали. Гитлеровцы сопротивлялись крепко. Мы продвигались по правой стороне ж/д насыпи под прикрытием бронепоезда. Бой длился целый день. После полудня 3-й батальон овладел элеватором, а наш батальон — ж/д мостом. Мост был взорван. Перешли реку Сосну, скоро взяли вокзал, почту. Начало темнеть. Ночью прочесали большой сад. К утру 9 декабря бои прекратились, гитлеровцы оставили город. Утром мы вышли к кирпичному заводу. В бараках кирпичного завода немного отдохнули, привели себя в порядок, получили боеприпасы.

10 декабря продолжили наступление. Пошли на ж/д станцию Казаки, через лес, 12 км. Туда пошли наши танки, но мы от них отстали. Шли по лесу, по сосновому бору. Лес до самых окраин Казаков. Под прикрытием сосен вплотную подошли к посёлку. Я открыл огонь из пулемёта, потеплело, и пулемёт работает безотказно. Ствол раскалился. Подносчик набивает диски патронами. Комиссар полка тов. Матвеев с нами, подбадривает. К вечеру захватили Казаки, взяли пленных, обоз. Ночью отдыхали.

На другой день утром шёл мокрый снег. Температура выше 0. Получили приказ продолжать наступление, освободить Черняево, Афанасьево. В Черняево и Афанасьево немцы оставили много автомашин, мотоциклов, другой техники, потому что навалило много снега.

Продолжаем гнать фашистов. Тепло, тает, текут ручейки. Вперёд продвигаемся медленно, мешают немецкие самолёты. Освободили ещё одну маленькую деревню.

Похолодало. Началась метель. Привезли газеты, в них важное сообщение Совинформбюро: «Наши войска с 5 на 6 декабря под Москвой перешли в контрнаступление и прорвали оборону противника на широком фронте». Мы устроили вечером митинг. Получили приказ: «От нас в 8-9 км. находится сильно укреплённый опорный пункт фашистов со складами боеприпасов, машинами, пушками, миномётами. Подниматься по берегу реки Сосна, получается круг, тогда придётся идти 15-16 км., а прямиком 8-9. В батальоне 290 штыков — человек и один ручной пулемёт. Каждому иметь по две-три ручных гранаты. Используя погоду — метель, мы захватим врасплох и освободим населённый пункт. Погода нам в помощь. Вперёд!»

Готовились мы тщательно. Мне выдали чехол, чтоб до боя держать пулемёт в чехле. Три диска я положил в сумку, в карман две гранаты. Примерно в 10 — 11 часов ночи тронулись. Шли гуськом в один ряд. Впереди шёл проводник из местных жителей, разведчики. Шли очень медленно. Сильная метель. Снег выше колен. Через час или полтора стали продвигаться ещё медленней. Что такое? Почти остановились. Ага, стоят двое. Взяли меня за руки и сказали: «Оружие прижми к себе и прыгай прямо», — и слегка толкает вперёд. Я полетел вниз и упал в воду. Меня сразу схватили за руки и толкнули вперёд, а то на мою голову прыгнет другой. Оказывается, мы прыгали с крутого берега Сосны на большую лодку, с неё выходили на лёд и переходили на другой берег. На другом берегу вода. Мы окунались по грудь. Отталкивая льдины, помогая друг другу, вышли на берег. Ледяная купель, одежда полностью намокла. Когда потеплело, ручьи потекли в Сосну. Что делать? Я разделся и выжал одежду. «Напрасно стараешься, сынок, всё равно смерти не миновать», — сказал мне один старый солдат. И хотя зуб на зуб не попадал от холода, я ответил: «Я не тороплюсь умирать, папаша, сначала фашистов добить надо».

Чтобы согреться, я побежал, догнал и обогнал товарищей. К одежде прилипал снег, на морозе она стала ещё тяжелей и обледенела.

К утру метель немного ослабла. Начало светать. Мы подошли вплотную к деревне, она лежала в лощине, вся занесена снегом, виднелись только крыши изб и печные трубы. Немецкий часовой дал выстрел. Наш командир приказал: «Пулемёт к бою, всем приготовить гранаты!» У нас не было автоматов, одни винтовки. Командиры только ротные и взводные. Я быстро вытащил пулемёт и диск, наладил, дал длинные очереди стоя, а бойцы, бросая гранаты, стреляли из винтовок и кричали «Ура!»

Фашисты, не успев одеться, не зная куда стрелять, в панике удирали. Вот вояки! Они хорошо воюют тогда, когда на их стороне превосходство в технике, вооружении и людях. А теперь их техника под снегом. Нам приказали проверить, не осталось ли спрятавшихся немцев и собираться на другом конце деревни.

Не помню точно, через три или четыре дня в дивизионной или армейской газете появилась статья об этом бое. Было написано, что в этой деревне немцы оставили более сотни автомашин, пятидесяти пушек, два склада боеприпасов.

К 11 часам дня собрались на окраине деревни. Мы были заледенелые, уставшие, голодные. Приказ: «В шести километрах отсюда есть село, фашисты отступили туда. Им не давать закрепиться там, изгнать из села. Вперёд!»

Да, очень тяжело. Ни грамма хлеба во рту, уставшие до невозможности, загипсованные льдом в одежде, заляпанные снегом. Каждый шаг по глубокому снегу давался с трудом. Метель опять усилилась. Неужели другого варианта подхода к деревне не могли придумать? Без ледяной купели? Танки пошли вперёд. В поле то тут, то там, без цели рвутся мины, снаряды, значит, немцы боятся. Мы двигались очень медленно, но к вечеру подошли близко к деревне, в этом нам помогла метель. Но немцы нас заметили, начали бить из пулемётов, миномётов. Мы залегли и окопались. Появились раненые и убитые. Пролежали час или больше. Приказ: «Подползать по-пластунски к изгородям. Зайти по переулку в село». Появились гражданские, человек 20-30. Партизаны что ли? Не знаю. Я с трудом встал и начал стрелять на ходу. Иду по переулку, за мной — три бойца и человек восемь гражданских. Другая группа направилась по другому переулку. Кричат «Ура!» Я дошёл до сарая, немцы усилили огонь, пришлось лечь за сугроб.

Миномётный огонь прекратился, мы поднялись, стреляя на ходу. Вышли на улицу, на церковную площадь, оттуда в сад, начали его прочёсывать. Связной комроты отозвал меня обратно на площадь. Оказывается на левом краю села остались немцы. Если они будут отступать, то должны пройти через площадь на край села. Вот поэтому меня оставили на площади встретить их огнём пулемёта. Подбежал связной: «Пулемётчик, быстрей в переулок, нас окружили немцы с поля». Там же наши в поле лежат! Я вышел в тот самый переулок, из которого пришёл сюда, да, действительно, человек 20-25 идут друг за другом. Я дал по ним очередь. Они, не приняв боя, убежали, оставив два трупа. Значит, они втихомолку отступали по нашему тылу, а миномёты бьют и бьют. За сараем кто-то стоял. «Кто там?» — спросил я. — «Писарь». Опять мина. Я заслонил голову пулемётным диском, осколки ударили по пулемёту, писарь убит. Мой подносчик тоже убит. Я вышел на площадь, пулемёт не работает — разбит. На площади лежал труп немца. Мальчик лет десяти-одиннадцати пытался стащить с него сапоги, но не мог. Тогда мальчик принёс топор и отрубил ноги с сапогами, взял их подмышки и понёс домой.

— Ты что делаешь? Зачем это?

— А они мои валенки забрали, обуться не во что. Подогрею, сниму сапоги.

Я зашёл за мальчиком в избу, проверил пулемёт, он вышел из строя. Но он спас меня, только левую руку царапнуло в двух местах. Перевязал, вышел, взял у убитого винтовку, начал патрулировать площадь.

К рассвету наши выгнали немцев и собрались на площади. Людей осталось мало — потери были большими. Когда ложились перед селом обледенелые, многие не встали — замёрзли. Их накрыл снег, и они умирали без ран.

Только к полудню прибыло пополнение и продукты. До этого нам пришлось стоять часовыми и патрулировать улицы. К вечеру прибыл комбат со штабом и с пятнадцатью бойцами пополнения. Разбитый пулемёт я сдал. На другой день прибыл второй батальон. Я один остался в мокром обмундировании. От мокрой одежды сводило судорогами ноги, хорошо, что ещё до армии я закалялся, купаясь в ледяной воде.

Когда прибыл второй батальон, мы перешли через лес в одну маленькую деревню. Там не было немцев. Здесь сформировали новый батальон из молодых, здоровых, стояли 2-3 дня, нам выдали патроны, гранаты. У нас теперь был военфельдшер Валя Заикина и два санинструктора, значит, организовали штурмовой десантный батальон. Задача батальона: прорвав оборону противника, вклиниться вглубь и создать панику в стане врага. Этот наш ударный батальон пошёл впереди других батальонов. Перед рассветом заняли д. Михайловку у берега Сосны, и продолжили идти на запад 250 человек. Перешли Сосну, поднялись по крутому берегу, потом начали спускаться в овраги. Справа в одном километре лес, впереди в двух-трёх километрах деревня, слева, село с церковью. Мы спускались по оврагу, выше, метрах в 250-300 был мост с дамбой. Мы приближались к деревне, вдруг из-за моста на бреющем полёте вылетели шесть двухкилевых немецких самолётов. Мы побежали в овраг, залегли, те, кто успел, открыли огонь. Но не тут-то было, немцы прижали нас. С бреющего полёта застрочили из пулемётов, из открытых люков сыпали какие-то чёрные, плоские, круглые гранаты. Они сделали над нами три круга, не давали поднять голову. После третьего захода улетели. Я встал на колени. Со мной голова к голове лежал Павел Власенко. Убит. В голове у него три дырочки и в спине несколько. Рядом в правой стороне убитый, в левой тоже. Кругом убитые. Моя винтовка разбита, шапка и вещмешок разорваны, котелок пробит пулей. В шинели несколько дыр. Как я только жив остался? Начали стонать раненые. У одного оторваны ноги, у другого из живота выползли все внутренности.

Вот бегут три человека: военфельдшер Заикина и два санинструктора. Ко мне подбежал Водолашко и сказал:

— Ты ранен?

— Как будто нет.

— Помоги раненых перевязать.

Я снимал одежду с солдат, открывал места с ранами, он перевязывал, потом я одевал солдат. Так и работали вдвоём. Санинструктора Соколова отправили за подводами. Через некоторое время за Соколовым ушла Заикина. Мы с Водолашко оказали помощь где-то тридцати бойцам. Подвод всё нет. Раненые начали умирать. Мороз был сильный. Что делать? Каждая минута на счету.

Мы с Водолашко решили постелить около дамбы солому, её много было на поле, и на солому перенести раненых. На дамбе всё же есть защита от ветра. Начали работать. Тяжело, конечно. Увязая в глубоком снегу, перетаскивали раненых за 250-300 метров. Водолашко быстро устал. Перетащили 18 раненых. Стемнело. Мы так устали, что еле стояли на ногах, а ещё два солдата остались в овраге. Но перенести их уже не можем — сил нет. Раненых накрыли соломой. Почему нет подвод? Водолашко сказал:

— Ты здесь охраняй, а я пойду за подводами, обязательно приведу.

Приказ санинструктора для меня закон. Я остался один. Раненым давал снег вместо воды. Пошёл посмотреть на двух раненых в овраге. Они еле подавали голос, наверное, уже закоченели. Что я мог для них сделать? Переложил их на солому и накрыл соломой. Хотел вернуться к мосту, вдруг кто-то идёт по берегу с западной стороны, потом второй, третий. Я лёг. Наблюдаю. Немцы! Идут с дистанцией в 5-6 метров, семь человек. Пошли вниз от моста, рассматривая убитых. Наверное, разведчики.

Когда они исчезли в темноте, я осторожно пошёл к мосту. Рассказал раненым о немецких разведчиках, чтобы лежали тихо. Из восемнадцати раненых умерли пять, а подвод всё нет. К рассвету умерли ещё четверо и те двое из оврага, в живых только девять. Я начал искать исправную винтовку, собрал гранаты и запалы к ним. Исправных винтовок нет, такой был густой огонь. Наконец нашёл исправную винтовку с повреждённым прикладом, 10 гранат, 8 запалов и у меня было два. Собрал патроны. В это время увидел, как со стороны села шёл человек. Я направился навстречу к нему. Старшина. Рука на перевязи. Не из нашего батальона. Я спрашиваю: Откуда? Есть ли в селе немцы? Он говорит, что немцев пока нет и спросил, как пройти к нашим. Я показал в сторону Михайловки. Идём, мне нужно попасть в село и привести подводу. Пошёл к раненым, сказал, что иду за подводой. Они начали меня просить не оставлять их одних. Но я решил идти. Взял шесть гранат, винтовку и пошёл в село, за два километра. Спустился по оврагу, а потом по бурьяну по-пластунски подполз к краю села. Осталось метров 50-60. Ни часовых, ни немцев не было видно. Лежу, наблюдаю. Во двор вышла женщина, у неё в руках горшок. Я подал голос: «Гражданка, гражданка, немцы есть в селе?»

— Нет.

— Были?

— Были.

— Когда?

— Позавчера, вчера и сегодня были. А утром куда-то ушли.

Я встал и подошёл к женщине. Она так на меня смотрела, будто сейчас закричит и убежит. Но всё же стояла и ждала. Я рассказал ей, зачем пришёл. Она велела зайти в избу. В избе малые дети и старик. Я поздоровался, рассказал, что наши раненые умирают, что их нужно спасти. Надо четыре подводы, чтобы спрятать их. Старик подумал, подозвал к себе старшую внучку, сказал ей к кому идти. Вошла хозяйка, она только что подоила корову. Налила мне кружку молока, приглашала поесть, но я отказался — некогда. Вышел на улицу. Навстречу идёт мальчик. Вдруг он закричал: Кириллов! И побежал ко мне. Я остолбенел. Даже названия этого села я не знал, откуда этот мальчик меня может знать? Мальчик подбежал и обнял меня. — Громов, Петя! Откуда ты? (Пётр Громов мой друг по службе в БАО. Он разведчик, оделся в лохмотья маленького размера и казался мальчиком, тем более, что был невысокого роста).

— Я с дальней разведки. А как ты сюда попал? На тебе же лица нет, хоть сейчас в гроб ложись.

Я рассказал о своём положении, Петя согласился помочь мне. Он с девочкой пошёл за подводой, я остался на улице. В это время между строениями мелькнуло что-то белое. Показалось что ли? Я прыгнул за сугроб к изгороди, приготовил гранаты. Послышался негромкий оклик:

— Выходи, кто ты такой? Руки вверх!

— Руки вверх и выходи! — окрик с другой стороны. — Ты окружён!

Поднимаюсь и говорю:

— Свои! А вы кто будете?

— Кириллов, это ты? Я Печанов ( Миша Печанов, вместе служили в БАО).

— Ребята, это наш Кириллов.

Ко мне подбежал Миша, потом другие ребята, шесть человек — разведчики. Поговорили со мной, узнали, зачем я пришёл в село. Помочь не могли — торопились. Ушли, через некоторое время Петя Громов привёл четыре подводы. Я сел на переднюю, Громов на заднюю, поехали к раненым.

На первую и вторую подводы положили по три раненых и отправили в село, в Михайловку отправить трудно было, крутые балки, высокий берег реки быстрая Сосна. Перевезти на санях невозможно. На третью подводу положили двух человек. Тоже отправили. На четвёртую — последнего раненого. Петя Громов распрощался со мной и отправился в сторону Михайловки. Спускались в овраг, раненых придётся оборонять. Не мешало бы исправную винтовку. Подъехали к убитым, я стал снимать патронташи, бросать их на подводы. Подвода ехала по краю оврага. Я посмотрел на запад и прыгнул в овраг. Закричал:

— Громов! Сообщи, как я сражался и умирал!

А Громов уже в 500-600 метрах. А немцы идут на меня развёрнутой цепью, взвод 40-45 человек, смеются, кричат:

— Рус, сдавайся, капут.

Обидно, что поздно их заметил. Мысль работала молниеносно. Мне живым остаться невозможно, надежды никакой нет, но живым меня не возьмут. Свою жизнь дёшево не отдам. Очень обидно, что никто не узнает, как я дрался один в поле против взвода немцев. Я бесследно погибаю. «На, выкусите!» Я вытаскиваю гранаты и крича «За Родину, за Сталина!» начинаю кидать их в немцев. Они открыли огонь из всех автоматов и винтовок. Лошадь подпрыгнула, оборвала верёвки и ускакала, наверное, в неё попала пуля. Мальчик возчик кубарем скатился в овраг и его след простыл. После каждого броска гранаты меняю места и всё кричу. Бросил девять гранат, последнюю оставил для себя. Немцы на меня не идут, лежат, стреляют. Пока я в овраге, меня пули не возьмут. Может можно спастись? Начал по оврагу отходить. Раненый на санях, наверное, уже убит. Бегу, падаю, ползу, встаю и бегу по глубокому снегу в овраге. Овраг превратился в речку. Теперь они меня не видят. Шел, наверное, метров 500 по речке, по притоку повернул на север. Из притока вышел и смотрю, немцы лежат там же. По оврагу с севера к мосту спускается ещё цепь немцев. Я вышел из оврага притока и поплёлся в Михайловку. До деревни дошёл уже в темноте, переночевал в маленькой избушке у одного старика. Ни наших, ни немцев в деревне не было. Всю ночь корчился от судорог, моя одежда оттаяла, сопрела.

Утро, рассвело. Куда мне идти? Как найти штаб полка? Н своё счастье я встретился с разведчиками, они указали дорогу в штаб. Я пошёл по полю и увидел нечто удивительное. В поле передо мной примерно на площади 8-10 га снег чёрный. Эта чёрная полоса двигалась, как облачная тень. Я ускорил шаг, приблизился. И что увидел? Это полевые мыши бежали на восток, бежали от фашистов. Сколько тысяч, сотен тысяч их было?

К полудню я дошёл до штаба полка и доложил дежурному о том, что раненых я отправил в село. Он меня послал в санчасть к начальнику. Пошёл туда, доложил начальнику с/ч, подробно рассказал в какой обстановке отправил раненых в село. Начальник посмотрел карту и сказал: «Ты, негодяй, наших раненых отправил к немцам, за это тебя расстрелять надо». Он вытащил пистолет и начал ругать меня на чём свет стоит.

— Когда я был там вчера, немцев не было. А в Михайловку не мог отправить, по пути глубокие овраги и высокий берег Сосны.

— Это село ещё не освобождено, — закричал начальник санчасти.

— Одна просьба, дайте мне ручной пулемёт, 5 дисков, 10 ручных гранат. 3 подводы с возчиками и проводником. Я знаю, как незаметно подойти к селу и привезу товарищей.

Начальник немного остыл и дал распоряжение своим подчинённым приготовить, что я просил. Пулемёта не было, только гранаты. Три подводы с носилками. Проводника нашли не скоро. Собрались и в три часа дня тронулись в путь. Не успели отъехать метров 200, как увидели, что навстречу едут три подводы. На подводах везли раненых. Да это же мои товарищи! Они тоже узнали меня. Один закричал: «Эй, товарищ, ты разве жив? Мы думали, что вчера тебя убили. Ты ведь один против взвода немцев дрался, кричал, наверное, бросал гранаты, взрывы были слышны. Здорово ты им задал. Да ты настоящий бессмертный солдат. Ой, чудо!»

—А я за вами. Теперь не надо ехать. Вы как сюда попали?

— Сегодня 2-й батальон освободил село, и нас направили сюда в санчасть. Ну, спасибо тебе. Если бы не ты, мы погибли бы. Ты нас спас.

Я вернулся в санчасть, доложил о прибытии моих товарищей. Они рассказали начальнику с/ч о том, как я их спас. Военврач 3 ранга (начальник с/ч) вызвал меня к себе. Теперь он разговаривал со мной вежливо, беседовал, уговаривал стать санинструктором. Куда мне идти? Батальон разбит, я согласился. Начальник приказал хорошо накормить меня. Дали мне санитарную сумку и индивидуальные пакеты, начальник с/ч лично выдал мне поллитра спирта.

Нас отправили во 2-й батальон с новым фельдшером Михаилом Кожиным. Отправили ночью. Мы приехали в то же село, куда я отвозил своих раненых из оврага. Формировался новый батальон. Тут же нашёлся и Водолашко. Мы привели себя в порядок. Вместо сапог я получил валенки и сухие портянки. Комбат у нас теперь был новый — майор авиации Титов.

Мы продолжили наступление, подошли к г. Ливны, заняли деревню в двух километрах от пригородного посёлка Ливны. Между деревней и посёлком земля была такая ровная, как крышка стола. Начались бои за Ливны. День и ночь несколько раз ходили в наступление. Немцы отражали наши атаки, открывая огонь из крупнокалиберных пулемётов, миномётов, артиллерии. А мы только с винтовками. Я заметил одного бойца. Он был очень смелым, ловким. Из каждого боя выходил живым и здоровым. В передышке я подошёл к нему и завязал с ним беседу. Это был Иван Поздняков из Тамбовской области. На гражданке работал председателем райпо. Вот что он рассказал: «Я всегда иду впереди, отделяясь от группы на 20-25 метров, а немцы забрасывают минами кучу. Когда приближаюсь к врагам, первым занимаю лучшее укрытие». С этого момента и я так стал поступать. Поздняков в одной стороне, я в другой стороне иду. Когда поранят товарищей. Я быстро подбегаю или подползаю, вытаскиваю из поля боя, сдаю санинструкторам.

В один день после полудня мы пошли в наступление. Справа от нас в 600-700 метрах пошёл в наступление 2-й батальон. У нас 55 человек. А в батальоне 100 или более. Немцы молчали. Когда до посёлка осталось метров 200-250 против 2-го батальона вышли человек 25 немцев. Выскочил лёгкий танк. Врезался в наших, развернулся и, застрочив пулемётом, гнал наших в плен. Эх! Не было, наверное, ни одной противотанковой гранаты или бутылки с зажигательной смесью. Да, бедные мы были тогда.

Мы тоже приближались к посёлку, осталось метров 200. Вот и вышли против нас человек 25 немцев, пьяные. Горланя, идут против нас. Мы: «Ура!» и они: «Аля, аля». Бегом приближаемся. Не боятся. Мы подумали: какой сюрприз нас ждёт. Может танк выйдет? Когда приблизились, они открыли бешеный автоматный огонь, но мы смешались. Эх, у меня винтовка без штыка! Фашист против меня заменял рожок автомата. Я изо всех сил ударил этого рыжего, щетинистого прикладом по челюсти, что-то хрустнуло. Он поскользнулся, упал, я тоже упал. Ещё раз ударил его по виску, он растянулся. Меня топтали дерущиеся. Удар по голове. Я потерял сознание. Когда пришёл в себя, начало темнеть. Кругом убитые. Наши и немцы. Я отполз назад. Наши, оставшиеся живыми, отступили.

Один боец убежал, бросив винтовку. Его на другой день расстреляли перед строем по решению военного трибунала.

На другой день прибыло пополнение. Получили боеприпасы. Привезли противотанковые ружья, миномёты, артиллерию. Днём отдыхали. Когда стемнело, мы пошли в наступление. Немцы подожгли несколько домов на одной стороне улицы. Мы подползли к крайнему дому. Остановились. На противоположной стороне горят уже 5-6 домов. Продвигаться по улице невозможно, светло. За сараями в 40-50 метрах от крайнего дома засели автоматчики пулемётчики в окопах.

Командир роты спросил: «Кто хорошо бросает гранаты?» Молчание. Тогда я сказал: « В учениях я бросал на 57-58 метров». «Тогда подготовьтесь. Один будет заряжать и подавать вам. Вы будете бросать по моей корректировке через строения в сад». Я снял маскхалат, шинель и приготовился. Комроты смотрел из-за угла и корректировал. Я бросил 12 гранат, заболели руки, хватит. Один взвод пошёл в сад, стреляя на ходу. За первым взводом пошёл второй. Комроты сказал: «Молодец, тов. санитар, ты не санитар, а живой миномёт».

Наши заняли 5-6 домов. Появились раненые. Я их перевязывал. Втаскивал с поля боя, сдавал санинструкторам. Первого раненого пришлось нести более километра. Потом санинструктор и фельдшер заняли крайний дом и раненых доставляли туда. Бой длился до полуночи. Медленно продвигались. Посёлок очистили. В городе тихо. Немцы оставили город.

Утром 25 декабря мы прошли по городу. Население вышло на улицы, несли угощение, обнимали.

Мы пошли на запад. Нашим глазам представлялась ужасная картина, на месте деревень головешки, печки да трубы. Несожжёнными оставили те деревни, где сами жили. От Ливен мы продвинулись на 20-25 км. Теперь наступление ведётся только ночью, днём сильно забрасывают минами. Шёл январь 1942 г. В один день около меня упала мина. Ранило в левую ногу выше колена и в двух местах в правую ногу. Раны были небольшие. В санроте вытащили осколок, остановили кровотечение. Пробыл в санроте два дня. Хорошо перевязали и пошёл назад в батальон. Через неделю, другую раны закрылись.

Несколько слов о боевых разведчиках. Мы наступали. Как-то на рассвете подошли к одной деревне. На высоте лес, деревня в низине. Мы увидели немцев, бегущих из деревни. Мы по ним постреляли, но больше для остраски, потому что немцы были далеко. Показались три человека в белых халатах, наши разведчики. Дело было так. Наши разведчики, их было пятеро, подошли к деревне, без шума сняли часовых, начали стрелять из автоматов с пяти сторон. Немцы, наверное, думали, что их окружили и убежали. Пять человек выгнали 80 немцев. Лёня Фёдоров шёл впереди всех метрах в пятидесяти. В конце деревни у Фёдорова отказал пулемёт, или патроны кончились, сам он был ранен. На него напали три немца, два офицера и один солдат. В рукопашной схватке раненого закололи кинжалом.

Леонид Леонович Фёдоров — широкоплечий, высокий, сильный, богатырского телосложения, из Ленинградской области. Он был моим другом, мы вместе служили в БАО. Лёню похоронили перед школой в посёлке Сталино.

Другой разведчик, удалой молодец, но маленького роста, всегда ходил в разведку переодетым, как нищий-сирота. Это Пётр Андрианович Громов, чуваш из Чувашской АССР, тоже мой друг ( о нём было упомянуто выше). Он получил тяжёлое ранение в этом бою. О Фёдорове и Громове мне рассказали эти три разведчика.

Несколько дней длились бои за населённые пункты остров, Рождественское. Никак не могли выбить оттуда немцев. В конце января осколком от снаряда я был ранен в грудь. Осколок был с грецкий орех, а грудину не сломил. Рану хорошо обработали, заклеили, через день назад в батальон, ничего, зажило.

Нас перевели на другое место. Долго дрались за один населённый пункт. Потом решили наступать на село с двух сторон, с фронта и тыла. Для наступления с тыла собрали нас молодых с трёх батальонов — 120 человек. Выдали по 150 патронов, по 4 гранаты. Документы собрали и сдали старшине. Командир отряда — капитан высокий, стройный, широкоплечий, но я его не знал. Помощник — лейтенант тоже был мне незнаком. Ночью по оврагу мы перешли линию фронта. Перед нами стояла задача: освободить несколько населённых пунктов и в следующую ночь начать наступление на село с тыла. А с фронта будут наступать батальоны.

Рассвело. Выгнали немцев из одного населённого пункта, который находился в тылу у немцев в 4-5 км. Хотели идти на другой населённый пункт. Но на нас с другой стороны пошла цепь немцев. Началась перестрелка. Мы с боем начали отступать в балку. Ранило санинструктора. Я остался с ним, донёс его до балки, спустился в балку. Наши уже ушли по балке обратно. Я был один с раненым. В это время с берега прыгнул наш боец. Мы увидели, как по балке бегут два офицера. Боец прицелился, выстрелил, офицеры упали. Метко он стрелял. Теперь мы вдвоём несли санинструктора на плащпалатке. Отходили по балке к речке в сторону линии фронта. Когда мы вышли из речки, то увидели, что на нас идут не только сзади, но ещё с двух сторон ещё две развёрнутые цепи немцев. Нас окружали с трёх сторон. На пути отступления — четыре пулемёта на высоте. Окружили со всех сторон. Капитан приказал: «Ложись! 1-й взвод по цепи справа, 2-й взвод по цепи слева, 3-й взвод по цепи сзади огонь! Раз! Два! Три!» После трёх залпов немцы залегли, замешкались, думаю, у них появились убитые и раненые. Они поливали нас огнём со всех сторон. Раздалась команда: «Ползком продвигаться вперёд! По первому пулемёту залпом огонь! Раз! Два! Три!» Так по три залпа по каждому пулемёту мы сделали.

Я не успевал перевязывать раненых, мы были в огненном кольце. Опять залпы по цепям. Но залпы слабели, было много убитых. Хорошо, что стемнело. Пулемёты замолчали. Цепи отступили. Я, перевязывая раненых, отморозил себе пальцы. Капитан был убит. У него восемь пулевых ранений. Лейтенант тоже убит. Живыми остались пять тяжелораненых, шесть легкораненых, и десять здоровых и я с отмороженными пальцами. Всего 22 человека, 98 убитых.

Отходили, несли раненых. Дошли до пулемётов. У каждого по четыре фашиста, значит 16 мы положили у пулемётов и сколько в трёх цепях, не знаем. Наши наступали на селе, но мы не могли наступать с тыла. Перешли обратно по оврагу линию фронта, возвратились. Нас поместили в одну избу и поставили часового. Послали разведчиков туда, где мы вели бой в окружении, проверить. Те проверили и доложили, что немцы тоже остались убитыми.

Утром нас, раненых, отвезли в полковую санчасть. Не раненых выпустили. В медсанбате я пробыл пять дней, лечился. В то же время со мной проводили занятия по медицине. Назначили санинструктором. В свою роту я вернулся санинструктором.

Поздняков жив-здоров, он теперь комвзвода. Иногда выполняет обязанности комроты. Из рядового он получил звание младшего лейтенанта.

15, 16 февраля 1942 г. мы получили пополнение по технике и людьми. Прибыли танки, артиллерия. Мы перешли в наступление. «Катюши» тоже участвовали. «Катюша» произвела один удар в сумерках с восьми километров. Был недолёт, попал на передних, на своих. Начались бои.

Всю ночь с 18 19 февраля, весь день 19 февраля шли бои. Наши танки подбиты. Их танки шли на нас, на пехоту в чистом поле. Нет противотанковых гранат, мы отступили в овраг. Он нас не спасёт: берега пологие. Танки всё ближе. В овраге двое придерживают собак. Из оврага навстречу переднему танку бежит собака, на её спине связка. Собака кидается под танк, раздаётся взрыв. Танк остановился. Идёт второй танк, ещё ближе. Бежит вторая собака и тоже взрывает танк. Оставшиеся три танка повернули назад. Вот это здорово! Собаки тоже воюют. Бои шли весь день и ночь. Я еле стоял на ногах, измучился, вытащил много раненых.

20 февраля. Утром немцы начали артподготовку. Один снаряд разорвался недалеко от меня. Я подбежал и лёг в воронку. Рядом разорвался ещё один снаряд…Меня накрыло. Вынес меня с поля боя санитар Лаптиев, доставил в полковую санчасть. Меня оглушило, контузило. Отправили в медсанбат, оттуда в госпиталь. 24 февраля прибыл в ЭГ 3390 в Липецк. В госпитале встретился с Лаптиевым. Он рассказал, как вытащил меня, бесчувственного, положив на лыжи.

Я лечился в госпитале, потом в батальоне выздоравливающих.

Когда я был санитаром и санинструктором, в наступлениях шёл впереди. Когда кого-то ранило, подбегал или подползал, выносил раненого. Так научился работать и мой помощник санитар Лаптиев. А в других ротах и батальонах поступали не так. Санитары и санинструкторы шли позади в 100-150 метрах. Раненый к ним или сам выползал, или товарищи его выносили и передавали санинструкторам.

Бывали случаи, я попадал в непоправимое, беспомощное положение за то, что шёл впереди. Вот пример. Один раз перед рассветом пошли в наступление на село Рождественское, но опоздали. Село Рождественское находилось на возвышенности. Перед селом в низине была роща. По краю рощи — крутой, высокий берег. На берегу, на склоне дубняк, а внизу овраг. Вот мы подошли к берегу. Но рассвело, опоздали. Передние восемь человек, в том числе я, комроты быстро спустились по берегу, по дубняку. Но в роще за оврагом были немцы. Они открыли по сильный огонь, нам пришлось лечь и зарыться в снег. Остальные наши товарищи остались наверху. Немцы кричали через овраг: «Рус, сдавайся, капут». Они нас хорошо видели, держали на прицеле, а мы их не видели. Я положил перед собой на бруствер рукавицу. Она упала на меня продырявленная. Голову поднимать нельзя, об этом предупредил товарищей. Так и пришлось нам лежать целый день до темноты. Меня замучили судороги в ногах, размял их руками, посоветовал сделать то же самое и другим. Подняться не могу, на локтях начал ползать и проверять товарищей. Пятеро были уже мёртвые. Закоченели. Комроты жив. Он поднялся на колени, раздался выстрел. Пуля попала в рот и вышла на шее. И в темноте так метко стреляют. Нельзя подниматься. Я, ползая, тянул комроты, а другой товарищ выполз сам. Мне особенно тяжело было, потому что моя одежда былая сырая. Наверху было много убитых и раненых: их забрасывали минами. Так нам трудно было, мы наступали с винтовками, без артподготовки, без поддержки артиллерии и миномётов. За два месяца я вынес с поля боя более 130 раненых солдат и командиров. Два раза был представлен к награде, но ни разу не получил.

10 мая 1942 г. выписывали из госпиталя в батальон выздоравливающих и отправляли на фронт. 14 мая прибыли в 148 стр. дивизию, но в 469 стр. полк, 1-й батальон. В роте, куда я попал, был санинструктор. Ознакомились с моей биографией и назначили заместителем политрука.

Мы стояли в обороне. Я проводил с бойцами политбеседы. Часто проводили разведку боем, вели бои местного значения.

Запомнился один бой, так называемая разведка боем, предпринятая с целью захвата «языка». Ее проводили силами 1-го батальона. Когда шёл бой, смельчаки проникали в расположение врага, чтобы захватить «языка». Вот мы, 1-й батальон, без артподготовки и миномётной поддержки пошли в наступление по лощине. Немцы нас встретили таким огнём, что деваться некуда. Здоровенный ручной пулемётчик Васильченко или Андрейченко, уже не помню, бил из пулемёта стоя, его тут же тяжело ранило. Начало светать. Получили приказ отходить. Отходить тоже трудно. Всюду бьют из артиллерии, миномётов, пулемётов. Отход возможен только по лощине. А туда бьют и бьют. Я взял пулемёт, устроился в воронке, начал быть по врагу. Наши отходили, я прикрывал их. Но рассвело, как отходить мне самому? В стороне от лощины пахотная земля, там берёзки, я отползал по-пластунски, прикрывался в бороздки, а лощину ещё забрасывали минами. Я приполз к своим весь в грязи.С нашей стороны было много убитых и раненых, но смельчаки всё же ухитрились взять двух «языков».

Через несколько дней из 12 автоматчиков сформировали взвод, меня назначили командиром. Через неделю прибыл один старший сержант, он был лыжником-автоматчиком, теперь его назначили комвзвода автоматчиков. А меня командиром ПТРовцев (три ружья было).

Прошла ещё неделя. Меня назначили заместителем политрука в роту. Один взвод у деревни Отрадное вклинился ближе к позициям немцев. В этот взвод направили меня. Вызвал меня к себе комиссар полка. Беседовал со мной об особой работе — работе по моральному разложению войск противника, проверил знание языка, умение читать. Назначили меня диктором полка по совместительству. Хорошо, тщательно проинструктировали. Выдали мне большой рупор из жести и через день или два я уже ходил на задания. Накануне всю ночь зубрил листовки. Со мной ходили два автоматчика для охраны. Я подползал близко к немецким траншеям и кричал: «Ахтунг! Ахтунг! Ди шпрехте фронте. Дейче зольдатен унд официре!»

Сперва они слушают спокойно и тихо, даже стрелять перестанут, а начнешь второй раз говорить, тогда начинают кричать, бить из оружия. Тогда успевай выползать ящерицей. Страшно, но любопытно.

В одну тёмную ночь перешли в расположение 1-го батальона два немца, а во второй батальон — один немец. Потом ещё были такие случаи. Эти немцы дали ценные сведения. Комиссар полка вызвал меня к себе и сказал: «Вот плоды Вашей работы, немцы добровольно приходят к нам, хотя мало, но ценно. Учредили новый орден — Отечественной войны. Я представляю Вас к награде орденом Отечественной войны».

Я обрадовался и ещё старательнее стал работать. С бойцами жил дружно. Часто проводили бои местного, оборонного характера, разведку боем. Сменился взвод, в тот же день вечером посылаю одного бойца за керосиновой лампой в КП батальона. Он её принёс. Я всю ночь учил немецкие тексты для выступления, а этот боец, он был украинец, утром исчез. Ищем, его нет, только след на росе. ЧП. За это здорово ругали меня, хотя взвод был новый, незнакомый. Вечером только прибыли. А политрука роты разжаловали в рядовые, послали в штрафную роту. Командир полка сказал мне: «Эх, тов. Кириллов, что получается. Хотя вы не виноваты, но ордена не получите».

Но я продолжал работать усердно. Скоро меня выбрали комсоргом батальона, членом бюро полкового комитета ВЛКСМ. Был принят кандидатом в ВКП (б).

В июле начались упорные бои. Немцы под прикрытием авиации, танков, артиллерии и миномётов перешли в наступление. Местность, где мы стояли, была неровная: речки, балки, овраги, холмы. Для танков это плохо. А мы с винтовками, автоматами, пулемётами сопротивляемся. Редко-редко где пушки и миномёты, на километр три-четыре штуки. С обеих сторон нас обошли немецкие танки. Чтобы не попасть в окружение, нам приказали отходить. Мы отошли во второй эшелон и заняли оборону. Тут нам на помощь пришли артиллерия, миномёты, «катюши». В чистом поле наступал полк немцев. Как ударила по ним «катюша», наверное, ни один фашист не остался в живых из полка. Бои шли четыре дня и ночи, без передышки. Я уже более десяти дней выполнял обязанности политрука роты.

21 июля 1942 г. Помылись в речке. Получили чистое бельё. Получили пополнение и боеприпасы. Вечером командир полка собрал командиров, комиссаров батальонов, командиров и политруков рот. Объяснил задачи, предстояло генеральное наступление. Выдали по 100 граммов водки. Сигнал для атаки: красная ракета. Артиллерия и миномёты начали бить противника.

Мы, пехота, пошли в атаку. Темно, облачно. Трава растёт высоко, 3— взвод идёт впереди. Немцы перед траншеями скосили траву, я, пригнувшись, подбежал к командиру взвода мл. лейтенанту и сказал: Почему остановились? Забросайте врага гранатами и в окоп. И лёг. В это время позади меня взорвалась мина. Ударила по ногам, обожгла ягодицы и спину. Я скорчился. Меня вынесли с поля боя. Стопы были разбиты. Ягодицы в крови, изрешеченные, раны по всей ноге и в спине. Ранили меня 22 июля 1942 г. утром, пролежал я в Тамбове в двух госпиталях, потом в Орске, в Канибадаме Таджикской ССР, потом на ст. Бараж Узбекской ССР. Лежал загипсованный по грудь, обе стопы зачервивели, каждый день выбирал и выбрасывал в плевательницу червей. Так продолжалось несколько недель. Через три месяца сняли гипс, очистили и снова загипсовали ноги до паха. Через шесть месяцев стал сидеть. Меня четыре раза оперировали, вытаскивали металлические и костные осколки. И всё равно они оставались. В правой стопе пять осколков, в левой девять, в бедре, ягодицах, в позвоночнике и на спине несколько осколков. В апреле 1943 встал на ноги и начал ходить на костылях. 22 мая 1943 г. выписался из госпиталя. Домой вернулся инвалидом Великой Отечественной войны. Дома осколки сами повыходили.

В 1943-44 г. г. работал военруком в школе. 20 июня 1944 г. снова взяли в армию, попал в военный лагерь Селикса, там мои ноги так распухли, невозможно было обуть ботинки, меня комиссовали.

Состояние здоровья ухудшалось, плохо слышу, кружится голова, ноги болят, мучают судороги, сильно ослабла память, часто болею. Но работаю по военно-патриотическому воспитанию молодёжи. Когда организуют встречи со школьниками и молодёжью, иду в школы и клуб. Часто бываю в Б-Озёрской восьмилетней и Новой Шилекусской средней школах. Делаю доклады, рассказываю о боевых эпизодах. Возглавляю бюро группы ветеранов войны и труда дер. П-Бурыгассы и Белое Озеро.

Участник и инвалид Великой Отечественной войны С. Кириллов
15 августа 1988 г.
Мой адрес 429388, Чувашская АССР
Воспоминания находятся в Музее боевой и трудовой славы Малоархангельска. Подготовила к публикации Маша Никитушкина.