Лесовушкина корзина

Двенадцать дней от Рождества Христова и да Крещения длятся Святки. Днем работай, сколько хочешь, а вечером — нельзя. Будешь плести лапти — скотина окривеет, начнешь шить — корова ослепнет. Молодым на Святках веселье и забава, а детишки сядут рядом с бабушкой, и начнет она им рассказывать сказки. И вы устраивайтесь поудобней, послушайте мою сказочку.

Эта история случилась с моей прабабушкой Лукерьей, когда она была еще маленькой. Однажды по осени, погода как раз стояла теплая, пошла она с подружками в лес за грибами и заблудилась. Ходит Луша по лесу, аукает, подружек ищет. А лес все глуше, гуще становится. Деревья стволами друг к дружке теснятся, прохода не дают, кусты ветками за подол тянут. И грибов никаких не видно. В одну сторону Луша повернет — чаща непроходимая, в другую — топь болотная, вперед пойдет — диких зверей рев слышится, и назад дороги тоже нет. Страх напал на девочку, сердечко в груди заколотилось.

— Не выйти мне отсюда, — заплакала Луша, и вдруг услышала веселую песенку. Отвела девочка в сторону ветки ели и на пеньке увидела крохотную старушку-лесовушку в шляпе из мухомора. В одной руке старушка держала чашку с водой, а другой болтала воду и приговаривала:

— Блуди, блуди, совсем заблуди злой человек, жадный. Теряйся, тропка малая, веди в чащу непроходимую, зверям лесным на потеху.

Луша разревелась.

— Бабушка, — говорит, — я не жадная и не злая, плохого никому не делала, а все равно заблудила-а-а-а.

Увидев плачущую девочку, старушка торопливо отставила чашку в сторону и соскочила с пенька.

— Ах, ты, моя милая, ах ты, моя ненаглядная, — ласково пропела она. — Не плачь, девонька, садись на пенек, поведай о своей беде.

— Маменька за грибами послала, а я ничего не набрала и назад дороги не нашла.

Стала лесовушка девочку о житье-бытье расспрашивать. Та бесхитростно ей про отца с матерью рассказала, и про братьев меньших.

— Звать-то их как?

Стала Луша пальчики загибать, имена называть, всех перечислила, а про самого младшенького Андрюшеньку не сказала. «Зачем это ей»? — думает. Как раз бабушкины слова припомнились. «Ты, внученька, чужим людям не доверяй, — учила бабушка, — плохого человека от хорошего по виду отличить трудно. Бывает и в глазах мед, и на устах мед, а сердце — головешка. Бывает и по-другому: сердитый, зато сердце из чистого золота». Не назвала Луша Андрюшеньку.

— Верно, проголодалась, детонька, устала?

— Да, бабушка, ноженьки не ходят, ручки корзину нести не хотят.

— Пойдем в мой домик. У меня там сухо, тепло, самоварчик поставлю, чайком с бараночками и земляничным вареньем побалуемся.

Баранки Луша едала, мать с отцом с ярмарки привозили, а варенье ни разу не пробовала, его только на барском дворе варили. Кто ж от такого угощенья откажется.

— Где твой дом, бабушка. Далеко до него идти?

— А мы на нем и сидим, — смеется лесовушка. — Сверху пенек, внутри домок.

Не поймет Луша, шутит старуха что ли? А та погладила девочку по голове раз, другой, и стала Луша тоже маленькой. Спрыгнула с пенька, зашла в домик. В домике и вправду чего только нет: орехи в плетушке стоят, в кадушечке золотистый медок, земляничное варенье в кувшинчике. Разожгла старушка — лесовушка самоварчик сосновыми шишками, напоила девочку чаем, накормила сдобными лепешками, на пуховую перинку уложила, теплым одеяльцем укутала. Закрыла Луша глазки, хорошо ей спится, сладко. Того не ведает, что старуха в это время заклинания читает, ее от людей отвораживает.

— Забудь людей, — велит старуха, — мать, отца и братьев своих Никитку, Василька и Петрушку не вспомни. Даже увидишь их, даже услышишь — не узнаешь.

Проснулась Луша, вышла за дверь, а там уже снег сыплет, сугробы намело.

— Долго спала, девонька, — ласково говорит старушка, — зима наступила, мороз реки сковал, деревья по ночам трещат, птицы на лету замерзают. Холодно тебе будет в сарафанчике и драных лапоточках. Держи беличью шкурку, пушистую, теплую-претеплую.

Натянула Луша шубку — стала белочкой. Вскарабкалась на дерево, смотрит черными глазками, хвостиком помахивает. Идет по лесу женщина, простоволосая, шатается, на деревья, будто слепая натыкается, в сугробы проваливается, плачет:

— Доченька моя родненькая, звездочка моя ненаглядная, куда ты подевалась, какая злая доля тебе досталась? Хоть бы косточки твои отыскать, по-православному похоронить.

Жалко Луше женщину, но матери своей в ней не признала, позабыла все земное.

Наступило лето. Под зелеными листочками на полянках созрела земляника. Жарко Луше в шубке, просит у старухи свое старое платье.

— Нет его, — отвечает лесовушка.— Лапоточки мыши сгрызли, сарафанчик ты до дыр износила, не голой же тебе бегать.

Сидела раз Луша на еловой ветке и смотрела, как ребятишки в лукошки ягоды собирают. Один маленький мальчик все больше кустики раздвигает, прошлогодние листики палочкой ворошит.

Друзья над ним смеются:

— Андрюшка, что ты в лесу потерял?

Малец им отвечает:

— Лушенька, сестренка старшенькая в лесу заблудила, я поищу, она и найдется. А то мамка все глаза себе выплакала, да и нам без сестрицы скучно.

Ребята хохочут:

— От твоей Лушки одни косточки остались, их ищи.

Плачет Андрюша, слезы по конопатым щекам размазывает. Услышала Луша имя младшего братика, сразу все вспомнила и мать, и отца, и братьев, и как старушку-лесовушку встретила, у нее осталась жить. Девочке хочется домой, но знает — не отпустит ее лесовушка. Капнули слезы из беличьих глаз, упали братику на темечко, поднял он голову, увидел зверушку. Махнула белочка хвостом, перелетела на другое дерево и сидит, будто мальчика за собой приглашает. Побежал Андрюша за белочкой, не заметил, как от ребят ушел, оказался на полянке, а на ней ягод — горстями собирай. Набрал Андрюша корзинку и маме букетик ягодный нарвал, травинкой перевязал, чтоб не рассыпался, сам вволю наелся. Пора домой. Глядит, опять белка по деревьям скачет, вывела мальчика на опушку, там и до дома недалеко.

Вечерком сели Луша с лесовушкой чаек попивать. Лепешки на столе румяные, а девочка от них отворачивается, есть не хочет.

— Что — то ты сегодня как день ненастный нахмурилась, — говорит лесовушка.

— Бабушка, — просит девочка, — сними с меня шубку, хочу как девчонки в сарафанчике бегать.

— Будет тебе сарафанчик, милая. Завтра пойду на базар, ягоды продам, куплю тебе обнову.

Взяла старушка большую корзину, отправилась за ягодами. Вернулась скоро, злая — презлая и с пустой корзиной.

— Заветную полянку обобрали, ни ягодки не оставили, — ругается.— И как только дорогу нашли. С одной стороны болото — ступишь не туда, засосет, с другой — бурелом, ведет на поляну тайная тропка. Узнаю, кто ее людям показал, на клочки разорву.

Луша от страха слезами заливается, а старуха думает, что ей обнову хочется и утешает:

— Не плачь, наберу ягод в другом месте, куплю тебе сарафанчик.

Утром лесовушка взяла корзину с ягодами, обежала трижды вокруг пенька и стала нормального роста, как все люди. Только она ушла, Луша тоже вокруг пенька бегать начала. «Вырасту, — думает, — убегу домой». Но сколько она не бегала, и в одну строну, и в другую, выше не стала. Видать, старуха еще заветные слова говорила.

Вечером довольная лесовушка вернулась домой. Принесла Луше сарафанчик, красной лентой отороченный, к нему рубаху вышитую, пряников печатных.

— На, носи, радуйся. А если одежду просила, чтоб от меня сбежать — загублю. — На лице старухи появилась такая злоба, что Луша испуганно вскрикнула. — Стволы деревьев над тобой сомкнутся, ручей неодолимой преградой разольется, волки, лисы загрызут, косточки дочиста обглодают.

Затрепетала девчушка, как лист на осинке. Старуха, видя ее страх, смилостивилась, подобрела.

— Будешь, детонька, послушной, я тебя любить буду, нипочем не обижу. Глянь, какое приданое у меня для тебя припасено. — Лесовушка откинула крышку кованого сундука. — Вот ткани, одеяла, их моя сестрица Осень собственными рученьками золотой ниточкой вышивала. А это венец с изумрудами, надень, не бойся, камушки как сияют! Его мне сама Весна подарила. Зима шубку соболью прислала, сапожки сафьяновые, а сестрица Лето принесла шкатулочку перламутровую, полную жемчуга. Хороши подарки? Все твое будет, не мне же старухе носить.

Стали дальше жить — поживать. Луша по лесу ходит, братика Андрюшеньку, самого младшенького ждет. Ребятишки за грибами в лес пожаловали. Все ищут, а один по деревьям смотрит.

— Ты лучше под ноги поглядывай, — смеются ребята.

— Белочку я высматриваю, — отвечает Андрюшенька, — кажется мне, что сестрица Лушенька это была.

Отстал мальчик от дружков, не слышит их голосов, забоялся. А за деревьями что — то красненькое мелькнуло, будто за собой позвало. Пустился Андрюшенька следом, вышел на полянку. Растут на ней белые грибы, стоят шеренгами. Андрюша корзину вмиг наполнил, потом с себя рубашонку снял, рукава связал и еще грибов набрал. Домой идти, опять кто-то его из чащи вывел. «Сестрица помогла», — думает малец.

Вечером лесовушка заметила, что глаза девочки мокры от слез.

— Неужто кто посмел тебя обидеть?

Боится Луша правду сказать.

— Никто не обидел, бабушка. Звери лесные ко мне ластятся, птицы песни поют, все меня любят, лелеют. Ходили сегодня по лесу девчонки, у них бусы, как рябина осенью горят.

— Мало тебе богатств из моего сундука, — усмехнулась старуха, — на копеечные бусы позарилась. Ладно, не горюй, нечего понапрасну воду лить. Наберу белых грибов, отнесу их на ярмарку, продам, куплю тебе бусы.

Ухватила старуха корзину, побежала за грибами. Вернулась еще злее, чем в первый раз.

— Самые лучшие грибы собрали. Ой, худо тому будет, кто людей на заветные полянки наводит. Но ладно, есть у меня еще одно приметное местечко, там боровиков нарву.

На следующий день принесла старушка — лесовушка Луше бусы. А девочка подарку и не рада. Надела их, кажется, давят они шею.

Дело шло к осени. Ребятишки прибежали в лес за орехами. Лушин братец Андрюшенька тоже с ними. Кажется мальчику, будто зовет его кто.

— Ау, ау, Андрюшенька.

Пошел он на зов, вышел к орешнику, а в нем все ветви спелыми крупными орехами усыпаны. Мигом корзинка наполнилась. Поставил Андрюшенька ее на землю, просит:

— Лушенька, сестрица, покажись. Если ты жива, возвращайся домой, очень мы по тебе скучаем.

Тихо в лесу, только жалобно заскрипело дерево, будто кто всхлипнул, и ветер по верхушкам деревьев пробежал. Вздохнул Андрюшенька, взял корзинку, поплелся из леса, а у самого слезы из глаз капают.

Вечером лесовушка пекла блины, поливала их медком.

— Кушай, наедайся, внученька. Видела я, кто мои полянки заветные обирает. Хозяйничал в моем орешнике мальчишка. Отомщу я ему, жабой оборочу или змеем ползучим.

— Не наказывай его, бабушка, — просит Луша, — братец это мой, Андрюшенька, самый младшенький. Старшие отцу с матерью помогают, а он в лес за припасами ходит.

— Вспомнила — таки!

— Вспомнила, бабушка. Как услышала его имечко, так и вспомнила.

— Ох, и хитра ты, ох и скрытна, — лесовушка погрозила девочке пальцем. — Не сказала мне, как братишку зовут.

— Не сказала, бабушка, остереглась.

Думала Луша старуха ее ругать будет, но та, наоборот, похвалила:

— Правильно, чужим людям не доверяй, всего не говори. Домой, видать, хочешь?

— Хочу, бабушка, истосковалась, выразить нельзя.

— Что у тебя дома хорошего? У вас в избе тесно — у меня просторно, у вас холодно и голодно — у меня тепло и сытно.

— По маменьке, отцу соскучилась, по братикам младшим, по бабушке старой. Тяжело маменьке без меня. Я и пряду, и вяжу, пол в избе вымету, печь растоплю, за меньшими присмотрю. Маменька меня золотой, драгоценной называет. Сяду к ней, прижмусь, а маменька сказки рассказывает. Холодно в избе — на печку заберусь, у тебя мед с орехами, а мне кашки с постным маслицем охота. Весело у нас.

Смотрит Луша, а у лесовушки из глаз слезы кап — кап, прямо в кружку чаем, и лицо доброе, несчастное.

— Что с тобой, бабушка?

— Ты рассказала, а я вспомнила, как жила в деревне, дом наш с краю стоял и детишки росли: мальчик и девочка, голубки мои сизокрылые. Не угодил муж чем-то барину, засекли его до смерти, из амбара зерно вывезли, коровку со двора свели. Пришла зима, это сейчас она мне сестрица, а тогда лютой теткой была. Печку истопить нечем, есть тоже нечего. Пошли по людям, в ноги кланялись, у порога валялись, а они на нас собак спускали, перед носом ворота захлопывали, взашей выталкивали — боялись помочь, гнева барского опасались. Не смогла я своих детушек сберечь, с тех пор и живу в лесу. Звери меня не обижали, деревья кров давали, вот и превратилась я в старушку-лесовушку. Людей я чуралась, а если встречу кого, обязательно злую шутку над ним сотворю, в болото заведу, либо в чащу непроходимую, а сама стану за деревом и хохочу. Которые посмелей, выбирались, пугливые ума лишались, были и такие, что домой уже не возвращались. А сердце материнское по детушкам тосковало. Тут тебя, радость моя ненаглядная, встретила. Но если бы ты самовольно сбежала — не пощадила бы, а коли правду мне сказала, могу ли я на тебя серчать, не обижу теперь. Ты иди, Лушенька, к отцу и матери. Говоришь, семья твоя бедно живет, научу, как разбогатеть немножечко. Барину-то, кровопийце, я отомстила. Правда, не самому, а его сыночку. Барин к тому времени уже помер. Ехал молодой барин на санях мимо леса, уж, поди, годков тридцать тому назад. Ехал с барыней и сыночком на тройке с бубенцами. В шубы закутанные, щеки у всех толстые, лоснящиеся. Вспомнила я тут своих детушек родненьких, как кусочек хлебушка у меня просили, а я кору с деревьев отдирала и им погрызть давала. Ох, изошло сердце кровью, обернулась я волчицей, набросилась на барина, выволокла его из саней и…

Глянула старушка-лесовушка на круглые глаза девочки, ее испуганно приоткрытый ротик и не договорила.

— Барчук сам из саней выпал, кулем упал в снежок и повизгивает по-поросячьи. Возница с перепугу лошадей кнутом огрел, понеслись они, скрылись сани из виду. А я после того, как…гм, в общем, сыночка трогать не стала, дите все же, превратила его в медведя и в лес выпустила. Тянет его, дуралея, к людям, а они на него с рогатиной. Расколдовать барчука просто: нужно стать перед ним и сказать:

— Был медведь, будь молодец. Хватит по лесу шататься, пора домой ворочаться. Так что иди к барыне, миленькая, проси тысячу рублей, не меньше и приведи ей сынка назад.

Расцеловала Луша на прощание старушку, а та ей подарок вынесла — корзину с которой за грибами-ягодами ходила.

— С ней, — говорит лесовушка, — ты никогда в лесу не заблудишься и всегда ее полной принесешь, она тебя на мои заветные полянки выведет.

Обвела лесовушка Лушу трижды вокруг пенька, вновь стала девочка большой, побежала домой.

Как родители с братьями обрадовались-не рассказать. Некоторое время спустя, отправилась Луша к барыне, пообещала сыночка потерянного домой привести. Барыня уже тридцать лет по нему слезы проливала, на радостях обещала девочке не одну тысячу, а три подарить. А как дошло дело до расплаты, и сотенную жалко было.

— А за что девку награждать? — удивлялась барыня. — Кабы она мне сыночка вернула, какого я потеряла — чистенького, умненького, а то не поймешь, то ли зверь, то ли человек. Косматый, косолапый, ревет по-звериному.

Сынок и вправду за три десятка лет речь человеческую позабыл и зимой по-прежнему в спячку укладывался.

Когда Луша подросла и замуж собралась, перед дверями ее дома появился кованый сундук. Откинула девушка крышку и сразу поняла, чьи это подарки, потому как лежали в сундуке ткани узорчатые, одеяла атласные, венец с изумрудами и шкатулка с жемчугом.

— Ах, старушка-лесовушка, — подумала Луша, — все свое богатство мне подарила.

С тех пор корзина лесовушкина в нашей семье особенно бережется, понапрасну мы ее не используем. А лесовушка все по своим детушкам тоскует. Как услышите в лесу скрип или стон, знай — она плачет, горюет. Но с того времени, как повстречала в лесу Лушу, стала старушка добрей, иной раз и поможет людям, добрых наградит, злых накажет. Но об этом в другой раз.

Лена Богоявленская