Воспоминания на пятой неделе Великого Поста

Началась пятая неделя Великого поста, самое время узнать у старых людей, как раньше готовились к Пасхе. Валентина Андреевна, мама моей подруги, сказала:

— В старой хате и не помню, как готовились, когда в новую перешли, я постарше была, уже что-то припоминаю. Вот слушай, я тебе расскажу, как мы жили.

Я сама из Мокрого. Мать моя, Прасковья Ивановна Бухтиярова двадцать лет прожила со свекровью, Марьей Семёновной. У бабушки четыре сына ушли на войну, у мамы три брата, сразу семь мужиков из двух семей. Мой отец, Андрей Фёдорович Бухтияров, погиб в феврале 45-го.

Нашу хату сожгли немцы. Они, когда к нам пришли, говорили «Орёл, Ливны и Елец — войне моей конец». Хата наша была старинная, хорошая, с сенцами, горницей. Тут печка топилась русская, там грубка была. У нас стояли немцы. С Дровосечного, оно километрах в пяти от нас, двигались наши. И немцы, чтобы не принимать бой, решили уйти. Дело было зимой 43-го. И такая метель завертелась, что белого света не было видно. Ни староста, ни полицейский показывать немцам дорогу к отступлению не захотели, нашли какого-то пришлого мужика, их в войну много по хатам скрывалось, и велели ему вести немцев. А как он поведёт, если сам до Луковца и то дороги не знал. Тут ещё и метель, поводил он немцев, да и назад привёл. Мы только спать улеглись, закрылись, как начали в дверь долбить: вернулись, заиндевевшие, белые от снега. Сразу за сарай принялись, выломали доски, начали печку топить. До того замёрзли, что и поколоть эти доски им некогда было, один конец в печке горел, а другой на загнетке. Нас в хате жило шестеро: бабушка, мама, я и дядина жена с двумя детьми. Из хаты нас выгнали, сказали, сейчас ваши наступать будут, начнётся бой. Немцы поколотили окна и установили в проёмы пулемёты.

Мы побежали к соседям, но те уже заперли хату и сами спрятались в погреб. Мы туда ткнулись — не пустили. Бой пережидали в погребе у других соседей. Утром пришёл деревенский мужик: — Вылазьте, наши пришли. Вся деревня горит. Бабушка спросила: — Васьк, а мы? — А вы уже сгорели.

Так зимой 43-го года семья осталась без крыши над головой. Отправились к своему дому. А там даже почта сгорела, и признаков хаты не было. В сарае стояла корова. То ли она сама дверь сбила, то ли её кто выпустил, но от грохота и боли — у коровы обгорел бок, она обезумела и побежала по деревне. На другом конце её поймал старенький дедушка и потом отдал нам.

Мы смотрели на головешки от родной хаты и не знали, что делать. Подошёл двоюродный брат моего деда Иван Матвеевич, наверное, его фамилия была Дубровский, а точно уже не скажу. Он и взял нас на зиму к себе. И даже овцу зарезал, чтобы мы не голодали. Весной невестка с детьми ушла к своей матери, а мама с бабушкой соорудили временное жилище. Напилили ракитовых колов, забили их в землю и оплели лозняком. В этой пуньке мы летовали.

Бабушка с мамой ходили в Знаменку, там стояло наше командование, и просили, чтобы позволили привезти леса для постройки хаты. Помню, как они ходили за лесом: в котах, онучах, у матери юбка палаточная, пилили дубы в Октябрьском лесу и на себе, на салазках волокли в Мокрое.

Вторую зиму мы жили у соседей, там было 8 человек, одних детей пятеро и нас трое. Мы с бабушкой и мамой втроем спали на деревянной самодельской кровати. Отцова часть стояла на Понырях, и он на одни только сутки пришёл нас проведать. А в хате шестеро детей бегает. Отец и не знал, как я выгляжу, а засмеялся: — Я свою Вальку из всех найду и не ошибся. Матери в то время не было дома, она таскала лес. Когда вернулась, отец сказал: — Что ж вы так надрываетесь, нас семеро на войне, кто-нибудь да вернётся, построим хату.

Но никто не вернулся.

Отца пришёл проведать сосед.

— Андрей, как же так, — сказал он, — тот дома, этот дома, а вы все воюете?

Отец ответил на это:

— Зато нашим матерям по белу свету ходить не стыдно .

Так и поставили мать с бабушкой вдвоём хату. И не маленькую, а в три окна, не хуже, чем у людей. На эту хату бабушка с мамой работали, как волы. Бабушка и масло сбивала, и творог откидывала — всё продавала. Ещё бабушка пряла тонкую шерстяную нить, а мама вязала шали тонкие-тонкие с каймой, с зубчиками и продавала их на Понырях. Пряли и вязали впотьмах, какой свет могла дать коптушка? Я была маленькая, но тоже работала. Ребята на улице в лапту играют, а мне надо корове резку задать, ягнят покормить. Пока всё переделаю, ребята и разбегутся.

А к Пасхе мы готовились. Дом изнутри был обмазан, и мы его белили. Земляной пол затирали глиной, в неё добавляли коровяк, и пол получался гладкий, как скатерть и блестящий. Хату к Пасхе всегда вымывали, всё у нас было хорошо, красиво, но не вволю. Яичка и того не вволю, ведь ещё продовольственный налог платили. И вот я, бывало, сижу и пальцы загибаю: к тому схожу, к тому, они мне по яичку дадут. Одарить гостя яйцом считалось обязательным. Святить куличи мы ходили за 20 километров в Даймено. Вечером выходили, ночевали уже на месте, прямо на улице, у кого знакомые были, те к знакомым, родным ходили, а мы так. А утром шли в церковь. Выйдем из неё, как грянем все вместе «Христос воскресе!», так до самого Мокрого и пели.

Валентина Андреевна вздохнула:

— Много мы работали. Оттого ни у матери моей, ни у бабушки, ни теперь у меня здоровья не было.

В пятую неделю Великого Поста вспоминаем Преподобную Марию Египетскую. Мария показывает нам, что как бы низко человек ни падал, он, раскаявшись, может получить прощение. Преподобной Марии Египетской молятся об избавлении от блудной страсти.